АНТОЛОГИЯ
атэанских рассказов

• Лаэдэль, Простор послерассветный
• Леалар, Лоллафьольхель, Равнина Дрёмы
• Илиянвэль, Скрипачка
• Фоарфалолеа, С любимыми
• Галаннариомэль, Тепло, вода и лунный свет
• Лаэдэль, С тобой, к уединению
• Лотэа, Две подружки
• Лотиль, На мостике над ручьём

Лаэдэль

Утро встречая в объятьях подруги,
Не поддавайся обманчивой неге
Лени и дрёмы, сна и покоя.
Радости нового дня упоенье
В ласках задорных, танце и беге,
В послерассветной светлой прохладе
Не упусти же — оно того стоит!

Шэдиленэй

Неяркий и вкрадчивый раннеутренний свет уже заполнял комнату, когда я оторвалась от своих формул. Из приоткрытого окна веяло прохладной свежестью летней ночи и влагой прошедшего дождя. Я потянулась, вставая и перешагивая через беспорядок бумаг и книг на полу, и подошла к окну.

Я смотрела в бледную голубоватую даль послерассветного неба, переводя взгляд от серовато-белых облаков к серебристым крышам и стенам соседних домов, к их тёмным окнам, к жёлтой листве кустов и чёрной мостовой, поблескивающей лужами и мокрыми плитами. Улица, сколько хватало моего взора, была пуста, совсем пуста и тишина стояла необыкновенная — лишь шорох листьев нарушал её порой едва слышимо, да негромкий щебет раздавался иногда то дальше, то ближе.

Влажная свежесть прохладного воздуха прогоняла надвинувшийся было сон, а пустая улица непроснувшегося ещё города манила и очаровывала.

Я спустилась вниз, и подумав немного, не накинуть ли плащ и во что обуться, вышла на улицу — в чём родилась.

Поёживаясь от прохлады, голая и босая, я осторожно ступала по мокрым камням мостовой и неглубоким лужам. Воздух, влажный и свежий, с ароматами дождя, цветов илямфэ и травы было упоительно и вдыхать, и осязать своей нагой кожей. Зовущая, мечтательная и спокойная радость наполнили меня, замещая собою остатки сна и усталости.

В настроении безмятежной и ясной устремлённости я шла по улице в сторону Проспекта Влюблённых, преисполненная созерцательного покоя и любования, не спеша, упиваясь каждым мгновением, видом и ощущением.

Йалинэй, едва взошедшую, не было видно. В небе, светлом и прозрачном, высоко на западе, над зеленоватыми вершинами Хэнэзора белел диск Шаэлольхеа, а желтоватый полумесяц Шаэрилеа висел много южнее и ниже, и казалось, неяркий свет, заливший улицу — от них. Деревья, кусты и трава посвежели от дождя и утреннего света и в их богатом золоте и бронзе мириадами бриллиантов сверкали дождинки. Камни мостовой, омытые дождем, влажные, казались каким-то необыкновенным и удивительным минералом. Слабый ветерок налетал порой, поглаживая озорными прикосновениями моё тело, заставляя листву шелестеть и стряхивать капли воды. Все звуки — шелест, щебет, звон стекающих капель — были так тихи, и так слышны, и так нежно-спокойны.

Тишина, простор и пустота улицы, исполненные чистой прохладной свежести дождинок и бескрайней глубокой ясности и спокойствия раннеутреннего неба, заполняли собою всё мое существо — все чувства, всё сознание.

Я подумала, не это ли изумительное душевное состояние называет Эвюрэа озарённостью глубокого хака. Нет, наверное, ведь мне не приходят в голову ни гениальные идеи, ни решения сложных задач, ничего — лишь безмятежная устрёмленность и незамутненная прозрачность наполняют мою душу. Пусть лишь они, но как же они прекрасны! Я сосредоточилась на них, питая их созерцанием воды в арыке и утреннего неба.

Далеко-далеко прошуршал поезд. Налетевший ветерок лизнул прохладой мою кожу, заставив чуть поёжиться и в то же время ощутить наготу, живость и эротичность своего тела. Далекий цокот каблуков, ритмичный и размеренный, вызвал образ лемле — стройной и желанной, шагающей упругой походкой и радующейся свежести утра и своей красоте.

В ошеломительной летяще-спокойной ясности, всецело охватившей меня, разворачивались два действа.

Я предавалась мечтам о незнакомке, чьи звонкие шаги доносились до моего слуха, и эротическому самоосязанию. Мне рисовалась лемле — изящная, тоненькая и резвая, в мечтательной радости и эротическом напряжении шагающая по пустой улице. Упругость и лёгкость в поступи стройных ног, покачивании бёдер и трепетном вздрагивании грудей при каждом шаге, изысканная нежность худых плеч и тонкой шеи, озарённость светлой радостью её распахнутых глаз, прелестного лица и балериньей фигурки — делались для меня столь явственны, что и мои движения преисполнились эроса. Я ступала, упруго и резво, почти танцуя, по узкому бордюру на краю арыка, балансируя всем телом, стремясь в его движении выказать всю красоту, юность и желанность, на какую только была способна. И желание соединить эротизм свой и её — в танце, радостном беге, объятьях и ласках — охватывало меня.

И в то же время во мне почти сама собой, направляемая лишь легким мысленным усилием, стала разворачиваться цепочка замен переменных в уравнении, над которым я билась последнее время. Замену за заменой проделывала я, не путаясь, не сбиваясь и не напрягаясь, с нарастающим ощущением близости решения. И действительно, уравнение свелось к решаемому аналитически, точно. Только я, на удивление, даже не думала визжать от радости, а с безмятежно-довольной созерцательностью объединила проделанные замены в одну, и любовалась полученной формулой. Я любовалась сделанным, не боясь забыть и не торопясь записать. Решение стояло в моём уме простым, элегантным, ясным и не стремилось ускользнуть — как и всё, что видела я вокруг.

Перестук каблучков звучал всё ближе и чётче. И перекрёсток улицы и Проспекта Влюблённых приближался.

Вот арык нырнул под плиты тротуара, приземистые кроны илямфэ и утопавшие в них дома остались позади, и пространство расступилось широким проспектом. Проспект расстилался в своей раннеутренней пустоте и стремлении вдаль, открывая вид на башни Музея Космонавтики и зеленеющие далеко в дымке горы, обрамлённый высокими тибиарнэ, стремительно рвущимися в небо своими красновато-золотыми островерхими кронами. Белые статуи над искусственным ручьём в центре проспекта казались охваченными теми же чувствами и мыслями, что и я, и также как и я замершими.

Во всё том же покое ясного неба, утренней прохлады, журчания воды, шороха листьев, пения птиц и стекающих капель, каблучки незнакомки стучали ближе и ближе, уже совсем рядом, позади. Мне оставалось лишь обернуться. Вот она — остановилась, моргнула, улыбнулась приветливо. Да, балеринья тоненькая и изящная, но сильная фигурка! Тело великолепной белизны, которую оттеняла яркая, пылающая рубиновость губ, сосков, вульвы, а также алых аркэливинских босоножек. Выражение лица и всей фигуры — светлое, ясное, тихо радостное, счастливое.

Я шагнула навстречу незнакомке, любуясь ею, простором проспекта, элегантным решением своего уравнения, рядами статуй и тибиарнэ, прозрачным бескрайним небом и далёким облачком...

Незнакомка простёрла тонкую руку к моей груди, коснулась соска кончиками пальцев.

— Чудесное утро! — звонко сказала она — И ты чудесная! Какая прелесть! Ты чувствуешь этот покой, устремлённый к счастью?

— Да! Легко и спокойно, и хочется мечтать и стремиться, любить и творить.

— Да, любить и творить!

8-10.V.2001 г.

Леалар

Всюду вокруг, сколько хватало взора, расстилалась бескрайняя снежная равнина. Её абсолютно гладкая поверхность слабо искрилась и поблескивала кристалликами снега вблизи. Неизменно ровная и белая, она исчезала вдали, в туманной дымке, где сливалась с матовой белизной неба. Размытый горизонт едва угадывался в блёкло-белой мгле, растворяясь в ней. Низко над горизонтом сквозь мутную матовость атмосферы пробивалась красным пятном восходящая Йалинэй. Света её, слабого и сумеречного, лишь благодаря неимоверной белизне снега хватало, чтобы было светло.

Отсюда, из экраносферы, этот ландшафт казался фантастическим океаном, охваченным неимоверным штилем. Казалось, будто мы с Мирэа взираем на снежный океан с мостика или, скорее, с марса корабля, медленно плывущего по белоснежной глади. Прямо под нами, словно палуба, желтел овал корпуса планетохода, а штанга главной обзорной камеры казалась мачтой, возносившей нас над равниной и кораблём.

Иллюзия присутствия была полной. Изображение, транслируемое в реальном времени через систему мгновенной связи с обзорной камеры планетохода на поверхность экраносферы вокруг нас, было столь реалистично, что казалось, будто мы находимся в прозрачной кабине над роботом, идущим по лоллафьольхельской равнине, и от снега и морозного мглистого неба нас отделяет лишь тонкое стекло. Казалось, что не обзорную камеру, а прозрачную сферу, окружающую нас, обдувает углекислотный ветер, несущий редкие снежинки из воды и углекислого газа. И было странно думать, что не Атэа отдалена от нас миллионами километров космического вакуума, а Лоллафьольхель, которую мы видим вокруг себя за экраном. И не очень-то укладывалось в голове, что достаточно спуститься в люк внизу, чтобы вернуться домой, под прозрачно-лазурное небо Атэа, залитое ярким светом и теплом близкой Йалинэй, к полным жизни и эроса лемле, к буйной желтизне листвы, тёплой, жидкой воде в фонтанах, озёрах и реках, к улицам, домам и садам. Казалось невероятным, что вокруг нас, в двух шагах от нас, именно Атэа, а холодная Лоллафьольхель и ползущий по ней планетоход далеки и лишь экраносфера иллюзорно переносит нас на них.

Вот уже который день планетоход шёл через Равнину Дрёмы, однообразную во всех отношениях область Лоллафьольхель в средних широтах её южного полушария. Постоянство и однообразие всего, что окружало планетоход, делало дежурства операторов на связи с центром управления скорее данью традиции, чем необходимостью. Но это был наш проект, и мы следовали этой традиции, привычно забираясь в экраносферу и подсоединяясь к центру управления, когда среди трёх десятков операторов наступала наша смена. Однако сейчас менялись лишь координаты планетохода да идущие с него метеоданные, но и то, медленно и предсказуемо. На Равнине Дрёмы не было и не предвиделось неординарных ситуаций, требовавших бы нашего вмешательства в управление движением робота, сбором информации, в выбор объектов исследования и ход экспериментов. Их было немало в Системе Северных Каньонов и на Большом Меридиональном Хребте, когда планетоход шёл по фантасмагорическим скалам и льдам, карабкаясь по склонам, спускаясь в ущелья и взбираясь на вершины. Управление планетоходом и его исследованиями потребовало тогда удвоить-утроить число дежурящих операторов, а то и собирать телеконсилиумы всех участниц проекта разом.

Система мгновенной связи, этот элегантный хак в обход конечной скорости распространения электромагнитного сигнала, преобразила космические исследования не менее, чем когда-то телескопы или запуск космических аппаратов. Ведь как непросто было раньше нескольким лемле, управляющим роботами с борта корабля на орбите (или из базы на планете), справляться со всем — прокладкой курса, поиском наиболее интересных для исследования районов, оптимизацией методик движения и выбором пути, ведением множества экспериментов, настройкой и перенастройкой приборов. А теперь десятки операторов и сотни, а то и тысячи наблюдателей по всей Атэа способны тут же призвать себе на помощь, к участию в исследовании, разрешению затруднений и анализу всего необычного, и хоть всех своих товарок по проекту, и любых учёных и хакериц планеты.

Впрочем, сейчас мы с Мирэа одни «на планетоходе». Или почти одни: порой — отметка в логе — подсоединится кто-нибудь, посмотрит, наверное, на неизменность Равнины Дрёмы и покинет это белое однообразие. В самом деле, всем, интересующимся Лоллафьольхель, куда интереснее панорамы, логи геологических сканеров и многие другие данные, собранные прежде, в горах и каньонах — есть что смотреть, чем впечатляться и над чем задуматься. Фантастические, сурово-величественные пейзажи, странные минералы...

Однако, наше внимание всё более занимали не столько мысли об этом, сколько пейзаж Равнины Дрёмы. Бескрайняя, туманная вдали, ровная и пустая, под низким, мглистым сумрачно-белым небом, заснеженная пустыня завораживала настолько, что казалось, можно смотреть часами на этот не меняющийся пейзаж вокруг, погружаясь в него всем своим сознанием, всеми чувствами.

Равнина Дрёмы — её безжизненная стылая гладь, уходящий в дымку простор и приглушённый свет, медленное падение редких снежинок были так притягательны и чарующи своим отрешённым покоем, постоянством и ошеломительным уединением, точнее, его иллюзией. В её заснеженности затихали все мысли, и состояние полной мыслительной и чувственной тишины, которое довольно редко удавалось мне в медитации, наступало само собой, безо всяких усилий. И я стояла неподвижно, погрузив взгляд в размытую границу снега, неба и света Йалинэй.

И всё же, как ни завораживал бы окружающий ландшафт, но оставаться среди этого бескрайнего и безжизненного пространства холода и снега было слишком печально и одиноко. Даже через перенесённую реальность экраносферы Равнина Дрёмы гипнотизировала, погружая в светлую, но всё более нарастающую печаль о чём-то неизъяснимом и ускользающим в дальней дали то ли прошлого, то ли будущего...

В этой мечтательной печали хотелось замереть, затаиться, затихнуть, задремать, глядя вдаль, туда, где в дымке соединяются земля и небо.

Но чем больше я погружалась в созерцательную дрёму и чем больший покой охватывал меня, тем ощутимее делалось присутствие рядом Мирэа и тем больше мои чувства обращались к ней. К ней, худенькой стройной лемле, с которой я делила и мечты и сон, всё своё время и всю свою нежность. К ней, стоящей сейчас рядом, и на своих тонких каблуках словно вытянувшейся в стремлении заглянуть подальше, за горизонт. К ней, белизной своего тела превосходящей все снега мира...

Она протянула ко мне руку, коснувшись моего плеча кончиками пальцев, своим всегдашним жестом обращения ко мне, и сказала:

— Аэллалумэа-я-Жэаклажэлмар залогинилась и готова сменить нас... — С вуали и-короны Мирэа на нас глядела эфемерная бронзово-золотистая, полноватая, большеглазая и большегрудая, широкобёдрая Аэллалумэа, за спиной которой расстилалась всё та же бескрайняя снежная равнина, что и позади нас.

— Всё без перемен?. — спросила-заметила она, улыбнувшись нам через вуаль своей и-короны.

— Всё... — вздохнула Мирэа.

— Я вам черновик статьи послала, про расчёт границы коры и мантии, вам и Татильвэлиянэль. Посмотрите?. А Татильвэлиянэль с Фианнайанэа зовут вас к себе.

— Тогда идём?.. — полуспросила-полупозвала Мирэа с чувственными нотками в голосе.

— Идём, — ответила я, отсоединяясь от сервера и гася экраносферу.

Площадка под нами ушла вниз, вынося нас в полную яркого света просторную комнату. Кружевные тени раскидистых атарэтэ смягчали и дробили сияние жаркой полуденной Йалинэй, ложась узором на пол и предметы. Солнечные блики играли на статуэтках и украшениях в шкафу, ручках его дверец, тонкой накидке, брошенной на спинке дивана, и сапфировой брошке там же. Как мило и уютно здесь было, и как приятно и радостно, после туманных снегов Лоллафьольхель, очутиться среди красочного и светлого домашнего уюта, прихорашиваться, и любоваться друг дружкой, подбирая украшения для визита к подругам.

Украсив тела друг друга яркими бисерными браслетами и колье, мы вышли на улицу. Дуновение тёплого ветра овеяло нас, ласково гладя кожу. Тихонько шумели деревья, узор из тени и света колыхался едва-едва на жёлтой густой траве и тёмных плитах дорожки, по которой мы шли, обнявшись; журчала вода в арыке. Эвюрэй и Ланаранар, наши соседки, резво промчалась навстречу, звонко стуча каблучками и шурша алыми прозрачными лентами, струящимися по золотистым телам. Мы разминулись с ними, одарив друг друга реверансами-на-ходу, ласковыми взглядами и чувствами эротического любования. Вместе с тёплым эросом наших грациозно-резвых соседок почувствовалось ожидание Татильвэлиянэль и Фианнайанэа, окрашенное интеллектуальным интересом, растворённым в чувственной желанности.

Сады вокруг домов вместе с перелесками, аллеями-улочками, ручьями, арыками и прудами сливались в один сплошной парк, огромный, протянувшийся на многие километры с пологих склонов холмов Осэланфор до берега Леделин-луленвоа. До дома Татильвэлиянэль был неблизкий путь, но мы не спешили — придём как раз к закату, напитавшись эросом садов, когда вечер, ласковый, мягкий и томный, под стать томным манерам Фианнайанэа, опуститься на город, а вода озерца близ дома подруг вберёт в себя всё тепло жаркого дня.

Мы шагали неторопливо по извилистым аллеям и тропинкам, впитывая своими телами ласку тёплого ветерка и нежных листьев, скользивших по нашей коже, свет изобильно сияющей Йалинэй, разбавленный и измельчённый тенями деревьев. Там, где аллеи сливались в маленькие, прелестные своей интимной укромностью площади, нас встречали фонтаны, обдавая брызгами тёплой воды. Порой мы специально проходили мимо фонтанов так близко, чтобы быть облитыми с ног до головы. Мы приветствовали встречных лемле, знакомых и незнакомых, сияющих белизной своих тел среди всеоттеночной желтизны листвы, или бронзовостью своих фигур вносящих в её гамму самый тёплый тон. Было так приятно нравиться им, радовать их своей красотой, с наслаждением улавливая их радость и нежный эрос. Я млела и восхищалась, до чего же лёгкими, грациозными и эротичными сделались у Мирэа, обычно сдержанной, жесты приветствия и походка, приводя нас обеих и встречных лемле в состояние щемяще-сладостного жэльмэ.

И всё, что окружало нас, соприкасалось с нами — листва и небо, вода и ветер, красота лемле и тепло летнего дня — отдавалось мягкой радостью в душе и эротической нежностью во всём теле, особенно манящей и очаровательной после холодных полусумрачных просторов Лоллафьольхель, которой мы были благодарны за впечатления и пищу для размышлений, так тесно и мило переплетённых с лаской и эросом к нашим прелестным подругам.

ноябрь 2001 — июль 2003 г.

Илиянвэль

Дамы в изысканных бальных нарядах собрались в просторном зале, полном света от светящихся капителей колоннады вокруг и фонарей над бассейном-прудом. Все ждали скорого появления Эланналиндиан-леля-Тэшаюнэль-леля-Алатэй-леля-Эвюрраледэлеа с её чýдной скрипкой и новой сонатой, а пока, в ожидании, болтали с давними подругами и новыми знакомыми, любовались окружающими и их нарядами, демонстрируя и себя во всей красе.

Огромные веера-опахала а-ля-гетера из переливающихся всеми оттенками, волнующихся от каждого движения искусственных перьев, раскрытые за спиной, обрамляя фигуру феерическим полукругом, придавали красоте роскошность. Шлейфы, драпировки, ленты из прозрачных тончайших тканей, струясь по фигуре и развеваясь при движении оттеняли нежность и грацию тела. Диадемы, колье, брошки на драпировках, поясочки, цепочки, браслеты, босоножки прекрасно дополняли и опахала, и ткани, да и сами смотрелись великолепно, подчёркивая наготу многих дам, обходившихся лишь бижутерией. А некоторые дамы, справедливо считая себя столь красивыми, что украшения не добавят им прелести, очаровывали возвышенной красотой своей абсолютной наготы.

Тихонько, быстро, легко и почти незаметно скрипачка юркнула откуда-то из зала на широкий мостик над искусственным прудом, чуть возвышающийся, как своеобразная сцена. Первозданно нагая, со скрипкой в одной руке и смычком в другой, она остановилась, огляделась с лёгким смущением и нерешительностью. Взгляд её был задумчив, мечтателен и немного вопросителен...

Худенькая, острогрудая, тонконогая, белоснежная, с тонкой талией и островерхим посеребрённым гребнем, она стояла, любуясь своими будущими слушательницами — грациозными гетерами в пышных нарядах, хакерицами и учёными, блистательными даже в лаконичном убранстве, другими учёными и поэтессами, манерными, кокетливыми, немного претенциозными в своих украшениях, но тоже по-своему милыми.

Её появление, похоже, и не всеми сразу было замечено — продолжалось и журчание разговоров, и перестук каблуков...

Но едва скрипка легла на худенькое плечо скрипачки, едва взметнулся смычок, все замерли, смолкли — тишиной, бесшумным вздохом отозвалось вспыхнувшее в скрипачке волнение. И взлетела, полилась музыка.

Долгие волны пронзительных и певучих звуков догоняли одна другую, каждая похожа на предыдущую, но всё же немножечко иная... Они убегали вдаль, в бесконечное пространство, сглаживаясь, слабея, утихая там, в неясной дали, но на пути своём, в самой своей силе, проходя через нас, через наши тела, чувства, души, заставляя нас трепетать...

Лораммаэланэа, моя возлюбленная, стоявшая за моей спиной, цепко обхватила мою талию, с силой прижимаясь ко мне — грудями, коленками, руками, всем телом.

Скрипачка играла, не сходя с места ни на шажок. Её изящные ноги оставались неподвижны, лишь бёдра слабым покачиванием отзывались на волны звуков. Но прелестные груди — они все трепетали, чаруя своим живым трепетом, подрагиванием, упругим колыханием, быть может ещё больше, чем музыка. Рука со смычком плыла и порхала, передавая гармонию и красоту своих движений звучанию струн и волнению грудей. Пальцы другой руки ласкали струны, словно тело возлюбленной, и скрипка пела, а в пении слышался и стон, и вздохи любовной неги... На губах скрипачки играла сдержанная улыбка. Глаза, почти закрытые, в моменты взлётов музыки распахивались широко и сверкали, вспыхивали сиянием вдохновенного взгляда, летящего стремительно на гребне волны мелодии.

А скрипка всё пела и пела... Звонкая высокая пронзительность её голоса сменилась сочным, густым и сильным звучанием. И волны музыки становились всё ближе и ближе, каждый раз чуточку ближе к тому, чтобы догнать наконец одна другую в своём то ускоряющемся, то замедляющемся беге... И всё сильнее колыхались бёдра скрипачки, и казалось, она вот-вот пустится кружиться вместе со скрипкой, музыкой и всеми нами, но миниатюрные ступни её оставались всё на том же месте, неподвижны.

И как-то исподволь мелодия сделалась глуше и тише, и в ней уже почти не стало журчания, всё меньше стона, всё больше шелеста и вздоха, а волны её может быть и догоняли друг дружку, но где-то там, в такой дали, где они уже неслышны, в исчезновении своём...

Но полёт их долог, долог и тих теперь. Звук больше не пронзал и не захлёстывал, а укутывал, он стал подобен прикосновению пушистого опахала к голой коже, подобен мягкости покрывала. В нём уже не осталось ни леденистого холода горных ручьев, которым проливались высокие ноты вначале, ни всеупоительного тепла тропических побережий, которое наполняло музыку затем, а лишь вкрадчиво-тепловатая прохлада летней ночи или дождя в межсезонье лилась из скрипки. Теперь на бархатистых волнах музыки было так хорошо уноситься в дали снов, предожиданий, смутных мыслей, должных оформиться лишь в отдалённом неясном будущем...

Но вот звук уже так ослаб, что в попытке нового взлёта рассыпался дрожащим вздохом взволнованной скрипачки, опускающей смычок и скрипку. И лишь теперь — кружение, один оборот гибкого грациозного тела, и шаг со сцены, и восхищение в певучих возгласах, вздохах, шёпоте слушательниц.

Прекрасная нагая скрипачка дефилировала среди своих разукрашенных нарядами воздыхательниц, одариваемая восторженно-ласковыми благодарными мыслеволнами, очарованными взглядами, поцелуями и прикосновениями тех, кому посчастливилось оказаться рядом с ней, на её пути.

Она исчезла из виду за пышными веерообразными опахалами поклонниц, скрылась в одной из арок, ведущих в анфиладу комнат вокруг зала.

И снова зазвучала музыка, теперь уже запись, и лампы-капители на колоннах переливались многоцветием ей в такт. Все разбрелись на небольшие группки — вальсирующие пары, маленькие компании, обсуждавшие кто что: свои исследования, наряды, сочинения... Вуали и-корон¹ полускрыли многие лица.

Скрипачка вернулась нескоро. Снова мечтательная и кроткая, но без скрипки и уже не нагая, а в платье из серебристых прозрачных лент, серебристых же перчатках и гольфах, босоножках, украшенных синеватыми стразами.

Снова многие оборачивались к ней, глядели ей в след, но чувствуя её желание покоя, сдерживали порывы восторга, хотя иным это давалось и не просто. Она прошествовала через зал, лаская взглядом своих обожательниц, и с лёгкостью горной снежинки опустилась на подушки совсем рядом с нами.

Но странно или нет — нам с Лораммаэланэа совсем не хотелось рукоплескать и бурно восторгаться скрипачкой, прелестной Эланналиндиан, столь очаровавшей нас. Счастливее и слаще всего было просто сидеть рядышком с ней, беседуя с нею неторопливо обо всём, о чём она захочет, или просто безмолвно любуясь.

январь 2003 г.

Фоарфалолеа

Мы, три влюблённых подруги, шагали неторопливо по тропинкам, замысловатой сетью пролегающим среди полей, перелесков, ручьёв и нечастых строений окраины южного луча Эланнавэльйон-короноа². Узкие мощёные дорожки расходились, сходились в одну, разбегались, пересекаясь и ветвясь в высокой траве лугов, под тенистыми лесными кронами, ажурными мостами пробегали над поймами летних ручейков, становящийся зимой речками. Мы кружили по замысловатой, изменчивой орбите, каждый раз сворачивая и меняя свой путь на новом пересечении тропинок.

Мы обсуждали, обмениваясь формулами, мемограммами³ и расчётами, занимавшие нас задачи — модели эволюции некоторых автокаталитических систем, конструкции супрамолекулярных окислительно-восстановительных машин... Подобная игре в мяч беседа длилась обычно до самой ночи. Мы бросали друг другу идеи, сомнения и возражения, ловили и отбрасывали их обратно, преобразив своим касанием брошенную подругой мысль... Наши соображения переливались и менялись, мало-помалу или неожиданно-удивительно, как блики на прозрачном мяче в ярком солнечном небе, а движение мысли порой восхищало, словно грациозные движения обнажённых девушек, резвящихся игрою в мяч.

Неспешный упругий танец размышлений... Размеренный перестук каблучков по камням дорожки, неторопливо-уютные движения нагих тел в тёплом воздухе, лёгкое подрагивание свободных грудей и массивного тёплого агатового кулона, свисающего между ними... Прикосновения то кончиков пальцев подруги, то травинок, то листьев гибкой ветки к голой коже ... Взгляды друг на друга сквозь испещрённые формулами и схемами вуали и-корон... Спокойная рассудительная задумчивость на лицах, простая нагота почти ничем не украшенных тел... Благосклонные улыбки и полузакрытия глаз...

Вдруг, — твой ли, Авилеа, вздох, выше всхолмивший островерхие груди, и движение изысканно-худеньких плеч, твоё ли, Жэльмиасильфан, движение век, собравшее прелестные складочки над глазами, взглянувшими устало и томно через вуаль — и, как бывает часто, чувство пронзительной, неистово-жгучей нежности к вам вспыхнуло во мне, заглушая все мысли, все другие чувства, сжало сердце и перехватило дыхание туго, сладостно-трепетно! И я прильнула, припала, к тебе, изящно-грациозная Авилеа, привлекая, обнимая, обвивая руками тебя, нежная мягкая Жэльмиасильфан, всем своим трепещущим от обожания телом восклицая: «Ах, милые, милые, любимые мои подружки, как я вас люблю, мои прекрасные, нежные, хорошие!»

Всплеск трепетной и горячей нежности... Откуда так вдруг?!. Никогда не знаешь, какой жест, интонация, взгляд, в какую минуту отзовётся всплеском этого чувства, к вам, мои любимые...

4.IV.2003 г.

Галаннариомэль

Дождь, начавшийся к вечеру жаркого поздне-летнего дня, накрапывает, слаб и долог, сеет мелкие тёплые капли весь вечер и всю ночь... Политые камни дорожек, статуи, листва и трава даже в ночном полумраке смотрятся посвежевшими... Нежна и уютна тихая тёплая ночь, спустившаяся в аллеи парка. Тепла и приветлива вода в ухоженных прудах-бассейнах, каналах и фонтанах, теплы и ласковы дождинки, шепчущие любовно в листве и на воде...

Вкрадчив, слаб и нежен, словно лунный и звёздный, голубовато-белый свет фонарей-цветов, источаемый бутонами на тонких стеблях-колоннах под развесистыми кронами. Обе луны и звёзды вторят ему, каждая в своём оттенке, выглядывая в просветы облаков...

Слегка посеребрённые светом фонарей, тени деревьев, чуть покачиваясь, темнеют в небе. Белеют мраморно, серебряно, лунно женственные силуэты — статуи над водой, по берегам, на аллеях. Подобны им, но живы грацией плавных движений, походки, грациозной переменой поз, девушки на берегу, на парапетах и островках водоёмов, в воде.

Прелестно журчащее воркование голосов, плеск воды, дождя, и шёпот листьев над водой, а в воде — нежный звон ультразвуковой речи и сонаров, отражённый берегами и камнями дна, плеск дождинок и движений купальщиц.

Пары, четвёрки, группки подруг прогуливаются, плавают, ласкаясь и танцуя в воде, ласкаются и шепчутся, сидя и лёжа рядышком над водой, или погружаясь надолго под воду. В окружении ближайших подружек, среди тёплой воды, мокрых листьев, камней и неба, лунного света, под шёпот тихого дождя, особенно пленительна нагота, близость и ласка подруг, первозданно-голых и влажных, исполненных женственной нежности и цветущей живости.

Сладостно льнуть к любимой, голой и мокрой, тёплой и мягкой, сидящей задумчиво или распростёртой беззаботно на берегу, впитывать нежный эрос её и всех лемле вокруг, любующихся нами. Счастливо шагать рука об руку, босиком по влажным прогретым камням, осязая с усладой, как сыплются нежные дождинки на голое тело, и шепча любовные стихи любимых поэтесс. Уютно и хорошо ввериться тёплой глубине, погрузиться на дно, и долго, сколько хватает дыхания, любоваться водным любовным танцем подруг или незнакомок, их движениями и гладко-упругими телами, переливающихся любовной истомой и истомчивой грациозностью. Упоительно ласкаться, танцуя с любимой в воде, извиваясь, кружась, ныряя и всплывая, всеми телами своими и всеми их движениями, изгибами, порывами, жестами источая чувственную любовь, жизнь и желание любви.

Тёплая влажная ночь ласкает нас всею собой, своим теплом, ночным сумраком, разбавленным лунным светом, водой прудов, каналов и дождя, каждой веточкой, каждым камнем, каждым закоулком парка. Она окутывает мягкой уютной любовной негой всех нас, лемле, как и она умиротворённо полных любви и неги, влажных, нагих, ласкающихся и обласканных, совсем счастливых...

март-август 2003 г.

Лаэдэль

Ты рядом, как всегда рядом, идёшь то впереди, то позади на пол-шага, рука в моей руке... И я с очарованным любованием погружаюсь в чувствование тебя, мечтательно-усталой после сегодняшнего дня, проведённого в компании Эланнасуальгиль, Азилар-леля-Эланольхинь и других наших товарок за обсуждением Эланнасуальгилиных экспериментов, наших с тобой теорий. Азилар как всегда, который век уже, верна старомодной, с досетевых времён, традиции симпозиумов-балов, на которые на много дней собираются коллеги со всей планеты, и обсуждения сменяются танцами или прогулками в парках и купаниями в прудах, танцы, прогулки и купания сменяются обсуждениями, порой совмещаясь. Вот и сегодня весь день мы рассказывали, танцевали, спорили, снова танцевали и снова спорили о квантово-синергетических моделях молекулярных компиляторов — хакеры, физики, химики, молекулярные инженеры, математики, гетеры-энциклопедистки.

Хоть странноват нам с тобой, домоседкам, привыкшим к научным обсуждениям в сетевых эхах⁴, этот сплав бала с научной эхой, но в самом деле, подхлёстнутые эросом танца и телесной близости дискуссии и обмен идеями становятся блистательней и ярче, и Азилар не зря сзывает всех нас каждый год в коррадэланже⁵ какой-либо из своих подруг-гетер.

Вот и этот день позади, странноватый, очаровательный, посуливший продвижение вперёд... Но сейчас, к окончанию дня, отголоски дискуссий уже нечётки, цепочки формул, логических рассуждений подобно опадающим листьям тихонько и легко ложатся на дно сознания, пополняя собою мягкий глубокий ковёр впечатлений и смутных идей, в котором зародятся и прорастут ростки идей новых...

Ты рядом, мы лишь вдвоём, наедине... И ночь мы посвятим покою, уединённой ласке, взаиморастворению в ней и во сне... Я чувствую — как ни милы тебе все те, с кем мы общались, танцевали и ласкались, но сейчас тебе охота остаться со мною лишь одной. И мне — с одною лишь тобой. Я чувствую тебя, твоё желание моей тонкой тихой нежности, твою довольную сделанным за сегодня усталость ума, твоё томление почти совсем обнажённого тела, подступающий сладкий трепет куннилингвы, предвкушение и вожделение ласки, разбегающиеся по телу от прикосновения ветерка и веток к нагой коже, от тихого цоканья моих каблучков.

Хорошо с тобой... Рука в руке... Шагаем, в поиске самого уютного уединения. Ты то коснёшься меня своим голым боком, то бантом своей шелковистой ленточки-браслета скользнёшь по моей коже... Как ты близка, нежная!.. Обовью рукой твою талию, соскальзывая порою ниже, к мягким полным широким бёдрам, которые так приятно ласкать, чувствуя, какой тёплой сладостью разливаются по тебе мои прикосновения.

Наступила ночь — быстро, стремительно, нежданно, непривычно. Темнота сгустилась из удлинняющихся на глазах теней, разрослась до густого сумрака в аллеях под стемневшими кронами деревьев, скрадывающего и дáли дорожек, улочек и дворов, и фигуры вдали, ставшие тенями и силуэтами. Темноту разбавил вкрадчивый свет фонарей, зажегшихся вместе с наступлением легкокрылой экваториальной ночи. В их бледно-белом свете по несколько теней появилось у нас обеих, бронзовее сделалась листва вокруг, бронзовее показалось твоя ладная чуточку полноватая фигура, чернее гребень, рубиновее губы и соски, синéе ленты-браслеты, коралловее ремешки ажурных туфель.

Три стройные девушки промчались мимо нас, почти бесшумно, но сияя искрящимися поющим эросом своих ощущений и чувств — резвые и лёгкие в своём беге, совсем нагие, босые — купаться-ласкаться, к морю, как и мы...

А вот и развилка... Дорожка, та, что полого спускается влево — это она ведёт к той самой бухточке, облюбованной нами? Я не спросила, ты не сказала «да», просто окинула-огладила меня желающе-ласковым взглядом, и повлекла за собой... Повлекла туда, где нас ждёт море и маленькая уютная беседка для сна на лесистом берегу, где мы будем ласкать друг друга, где нас обласкает и примет морское тепло, вода и лунный свет, так любимые тобой.

май 2004 г. — ноябрь 2007 г.

Лотэа

Песчаный берег островка Азиллаэттариглан-толоа залит сиянием знойной летней Йалинэй. Отблески её лучей переливаются на тёплых волнах тихого пролива, за которым, и на горизонте, и поближе, виднеются другие островки в золотом убранстве своих солнечных лесов. Ну а здесь лес далёк, а пляж широк. Большие камни, когда-то выглаженные морем, возвышаются над пустым пляжем, поодаль и от ленивого прибоя, и от поросшего высокой жёлто-рыжей травой взгорка.

Две девушки, бронзовотелые лемле с высокими островерхими чёрными гребнями, на камне — ах, как они милы!

Обе совсем нагие, смуглые, тоненькие, стройные, миниатюрные, подружки сидят, одна приобняла другую. Они, беседуя, то переглядываются, окидывая одна другую лёгкими ласковыми взглядами, то смотрят вместе с задумчивым вниманием в одну на двоих вуаль и-короны, призрачно висящую в воздухе перед их лицами, то иногда оглядывают сквозь вуаль пляж, нагих девчонок, играющих в мяч поодаль у самого прибоя, море, небо и островки вдали. Одна девушка, свесив ноги с края камня, легонько болтает ими в воздухе в такт разговору, то и дело ловко ловя готовые свалиться с ног сабо. Сабо другой валяются внизу в песке, и она сидит босая, обхватив свои колени, и изредка летучим лёгким жестом руки что-нибудь показывает подруге на призрачной вуали.

Беседа, речь подруг тиха и мерна, как плеск прибоя мелкого моря между бесчисленными островками Ластаурратолан. Одна подруга продолжает рассуждения другой, они то чаще, то реже меняются ролями рассуждающей и слушающей. Волны задумчивого диалога выносят на вуаль формулы или растущие цепочки формул, строки текста. Взгляды подруг то оживлённо, то медлительно перетекают от вуали к лицам, к телам друг друга и обратно. Мимолётные жесты — сближение изящных лиц почти щека к щеке, движения острых чутких ушек, соприкосновение худеньких голых плеч, скольжение гибких пальцев по обнажённому телу подруги — исполнены чувства желанности и нежности, влечения друг к другу — влечения, в котором так упоительно быть вместе, так хорошо следовать рассуждениям любимой, подсказывать ей, продолжать её мысль, переплетаться мыслями с любимой.

«Быть вместе, быть с тобой, быть продолженьем твоих чувств и размышлений...» — приходят на ум строки Мирэа-леля-Азиллалинон при виде этих милых нагих девушек на камне, влюблённо сплетающихся чувствами и мыслями.

февраль—март 2010 г.

Лотиль

Летом, в самую жару речка Олонгиль-луленваэтоа превращается в маленький ручеёк, едва заметный на дне ложбинки-русла, заростающего густой высокой травой.

Вместо моста длинная жердь, перекинутая через ложбинку, продолжает тропу, пересекающую Олонгиль-луленваэтоа. Вторая жердь над ней — подобие перил. Достаточно, чтобы пройти пешком и роботу-инсектоиду тоже достаточно.

Миниатюрная девушка, плавно и грациозно вышагивающая по жерди, остановилась над серединой ложбинки, обернулась, развела руки, повела ушами, улыбнулась своей спутнице, вставшей на тропе среди травы, чуть не доходя до места, где тропинка продолжается брошенной над ручьём жердью.

Совсем голая, босая, без единого украшения, окружённая вьющейся вокруг стайкой бабочек и стрекоз, девушка ступала по деревянной жерди над травами, цветами и ручьём, обворожительная нежной мягкостью округлых форм и очертаний маленького стройного белого тела, изяществом точёной фигурки, чувствительной нежностью абсолютной наготы. Она замирала, двигалась, меняла позы, наслаждаясь своей наготой и красотой и ласковым любованием своей спутницы.

Повернулась лицом к ложбине, немного перегнулась через перила, словно рассматривая прячущийся внизу в травяных зарослях ручей. Протянула руку к пролетающей мимо стрекозе, которая ненадолго зависла над раскрытой ладонью. Привставая на цыпочки, перегнулась через перила ещё ниже, одной рукой крепко держась за них, вторую вытянув к зелёным цветам и жёлтым верхушкам трав, трогая их тонкими подвижными пальцами и соблазнительно свесив небольшие остренькие груди с торчащими алыми сосками. На алых губах тень улыбки, в складочках век и во взгляде немного кокетства.

Быстрым взмахом руки прогнала с голой спины какое-то насекомое, выпрямилась, сделала пару шагов по жерди, повернулась, опёрлась на перила спиной, откинувшись назад, запрокинула голову к маленьким белым, как её голое тело, тучам высоко в прозрачном синем небе. Сменила позу — то одну ногу поверх другой, то наоборот, то держась руками за перила, то водя ладонями по голым бёдрам, то сцепив руки за головой и обхватив вершину своего гребня.

Трепещущей куннилингвой облизнула своё лоно. Села на жердь, свесив ноги вниз и болтая ими среди верхушек трав. Закинула ногу на ногу, похлопала себя по голому колену, будто приглашая одну из вьющихся бабочек туда сесть. Но бабочка подлетела ближе, затрепетала крыльями между грудей и отлетела прочь. Девушка потянулась за бабочкой, будто готовая спрыгнуть вниз, в ручей, но не спрыгнула, а, наоборот, забралась на жердь с ногами, кокетливо обхватив колени руками, склонив на бок голову и влюблённо глядя на свою спутницу.

А та — полноватая белотелая дама с пепельным гребнем, тоже нагая, пристально глядящая на свою подругу через вуаль и-короны, стояла напротив, широко расставив крепкие ноги, словно потянувшаяся немного ввысь на тонких каблучках своих босоножек. Она почти неподвижна — лишь её алая беспокойная куннилинва трепещет между ногами, вытягиваясь из лона на всю длину, чувственно скользя по полным бёдрам, выдавая возбуждение и изнеможение от желания. Но как ни возбуждена она, как ни изнемогает от желания и от влечения к своей нагой соблазнительной подружке, она сдерживает своё нарастающее влечение — тем слаще будет заняться любовью потом. А сейчас, управляя механическими бабочками и стекозами через и-корону, она ищет лучшие ракурсы, лучшие кадры, чтобы запечатлеть нежную красоту своей любимой, позирующей на жерди над ручьём, над ложбинкой с травами и цветами, на фоне летнего неба далёкого леса и редких домов города вдали.

А мы — мы остановили робота-инсектоида на тропе на склоне поодаль от ложбины, под сенью обвислой кроны латиле у изгиба тропы, притихли в её листве, привстали на стременах, любуемся подружками. Ты обвила руками мою талию, твоя мокрая жаркая куннилингва скользит по моему лону. И мы готовы сколько угодно ждать, когда незнакомки освободят нам путь через ручей.

А вот и девушка соскользнула с жерди, со смехом и плюхом спрыгнула в ручей, а её подруга, шурша в высокой траве, направилась к ней по склону ложбинки. А ты пустила шагом вперёд по тропе нашего робота. Займутся ли незнакомки любовью в ложбине у ручья, пройдут ли, обнимаясь и гладясь, мимо по склону — пошлём им воздушные поцелуи от нас обеих.

13.XI.2012 г.

А ещё предлагаю вашему вниманию несколько атэанских миниатюр - Лепестки

ПРИМЕЧАНИЯ

1. И-корона — носимый на голове компьютер и устройство для связи (подробнее см. в справочнике). Вуаль — изображение, рисуемое и-короной в воздухе перед лицом, служащее своего рода монитором.

2. Эланнавэльйон-короноа, город Эланнавэльйон находится в восточной части Континента. Города на Атэа обычно тянутся лучами, расходящимися от городского центра вдоль дорог и рек.

3. Мемограмма — определённым образом формализованная запись идеи, научной теории, гипотезы, и т.п.

4. Эха — средство электронного общения у лемле, представляющее собой рассылку всевозможного вида электронных посланий всем участницам эхи. В общем, атэанские эхи являются потомком и развитием чего-то подобного почтовым рассылкам в земном интернете и эхо-конференциям в земном ФИДО.

5. Коррадэланже — дом, дворец, ансамбль строений или парк, предназначенный для проведения балов, салонов и тому подобных встреч для общения, танцев и любования друг другом.

© Ольга Лаэдэль, 2000-2012

Каждый рассказ, опубликованный на этой странице, распространяется на условиях лицензии Creative Commons «Attribution-NoDerivatives» («Атрибуция – Без производных произведений») 4.0 Всемирная. То есть:
Разрешается воспроизведение и распространение дословных копий этого текста (или отдельных составляющих его рассказов) любым способом на любом носителе, при условии, что это разрешение сохраняется и указано имя автора — Ольга Лаэдэль.