Ольга Лаэдэль

П О Д Р У Г А

Моим милым, нежно любимым друзьям —
* * и * *

Шёл снег, было темно и очень холодно. Я стояла на автобусной остановке, растирая коченеющие пальцы. В свете фонарей и фар ночь становилась тёмно-синей или тёмно-фиолетовой, романтически неприветливой и тревожной...

Погрузившаяся в эту цоевскую ночь, я мёрзла, ждала автобуса, который никак не появлялся, и вспоминала прошедший вечер.

Оттого, что он прошел, мне было до слёз грустно. Так тоскливо, так тоскливо вновь расставаться с Лидой, моей милой подругой, с которой мы так редко виделись.

Мы дружили со школы, со второго класса, и с тех пор привязались друг к другу безмерно. Ни переезд Лиды, ни учёба на разных факультетах (а физфак и матфак находились в разных зданиях, в разных концах города), не ослабили этой привязанности, несмотря на редкость наших встреч.

Нас роднило столь многое! Мы вместе росли, знали друг о друге, наверное, всё, нас объединяли общие увлечения, общие мечты...

Лида была необыкновенной, ни на кого не похожей, и от жизни хотела гораздо большего, чем замужество, дети, дом, семья, богатство или что-нибудь ещё в этом же духе — чего обычно хотят. Ей нужно было гораздо больше, чем успех, благополучие — её влекло осмысление, понимание, познание, изучение мира, природы, человека. Лиду отличала широта взглядов, тонкость ума и возвышенность стремлений. Её ум мыслителя, устремлённый к основам мироздания и сути человеческого бытия, пылкий, живой и проницательный, глубокий и ясный, (поначалу наивный, а потом всё глубже понимающий сложность мира и людей) влёк меня к подруге, преисполняя нежным восхищением. И тем сильнее очаровывала возвышенная романтичность Лиды, мечтательной и влюблённой в красоту, которую она тонко чувствовала во всём — в людях, в природе, в искусстве, в человеческой мысли. Благодаря богатейшему воображению, тонкой и умной, гармонирующей с разумом, любви к необычному Лида была оригинальна, свободна, но основательна в суждениях и идеях.

И в то же время чуткость и утончённость лидиной души делала её очень нежной, хрупкой и часто совсем беззащитной. За внешней напряжённой сдержанностью и даже артистичностью крылась ранимость и чувствительность к боли, горю и обидам, близким и далёким, своим и не своим. Жестокость, вокруг ли, за тридевять ли земель, ранила её глубоко и больно.

Наверное, лишь мне одной могла Лида открыть и свои горести, и свои восторги, и свои мечты, не опасаясь быть раненой непониманием, уверенная в сочувствии и поддержке. И наша дружба была бесконечно нежной, бесконечно тёплой оттого, что мы находили друг в друге многое, чего не находили больше ни в ком — будь то наше с Лидой отношение к жизни, к миру, да и просто понимание во всём. Мы говорили друг другу то, чего не сказали бы никому, открывали друг дружке самые потаённые уголки наших душ, встречая понимание и нежность. Да что там — каждой из нас были открыты все мысли и чувства другой!

Только друг с другом мы были, как есть, естественными, искренними и откровенными без остатка. Такого беспредельного, всецелого доверия, какое было между нами, ни у неё, ни у меня не было больше ни с кем.

Нам было так хорошо, уютно и спокойно вместе, особенно этим вечером... Но вечер прошел, и я одна, и она одна, и вокруг жизнь жёсткая, колючая, неприветливая, часто пугающая, неродная до отчаяния... И люди, все столь же чужие... И только мысль о подруге — словно глоток чистого лесного воздуха в городском удушливом дыму...

Я всей душой тянулась к ней — среди чужого, постоянно ранящего мира она была единственной, кто лечил эти раны, кто прогонял и боль, и тоску, и обрыдлую обыденность, и тревогу... Такая добрая, нежная, всепонимающая, умная и красивая! Единственная, необыкновенная подруга!

Я знала, что значу для неё то же самое, и оттого ещё неистовей и отчаянней моя душа стремилась к ней.

Я глядела в сиреневую синеву ночи, через бесконечный рой снежинок, а перед глазами была она, Лида, прощавшаяся... Она стояла на пороге, у открытой двери, маленькая, изящная, в чёрном коротком платьице, грустно улыбалась, её большие карие глаза переполнялись печальной нежностью...

Потом вспомнилось, как мы сидели на убранной красно-жёлтым покрывалом кровати и разговаривали. Она уютно устроилась в углу, обхватив колени руками, говорила или слушала, чуть наклоняя голову набок, и глядела ласково из-под густых ресниц. Я полулежала рядом, счастливая и немножко обалдевшая. Менялись темы разговоров, мы обговорили почти всё на свете, переходя от грусти и тревоги к смеху и веселью (а как заразительно и красиво смеялась Лида!), и обратно...

Вспомнилось, как она рассматривала меня в новом платье из лазурно-синего атлАса, волнистом, блестящем. Восхищённо оглядев со всех сторон, она говорила, что я бесподобна и выгляжу как фея. А я от радости не знала, что и ответить — ведь перед каждой встречей с Лидой я украшала себя как только могла, словно для самого изысканного бала... Так хотелось сделать наши встречи праздником красоты и очарования! Лида же обычно появлялась в чёрном коротеньком облегающем платье, обнажавшем плечи и руки. Бархатность платья и глубокий бархатистый оттенок чёрных колготок придавали подруге особенную нежную стройность. Так Лида одевалась только для наших встреч, и никогда более, не желая плотоядных взглядов мужчин и ядовито-завистливых взглядов женщин.

Ах, как редки и недолги наши встречи, как нехватает нам их! Как выразить всю нежность нашей дружбы, как подарить друг другу всю теплоту своих чувств за эти счастливые часы!?

Не хватит никаких слов, но есть взгляд, жесты, интонации. Будучи вместе, мы любовались друг другом и каждая излучала всею собой ласковую дружескую доброту, что бы мы ни делали и о чём бы ни говорили.

Мы жили друг другом, нашей дружбой, и несколько лет нечастых встреч после переезда Лиды заставили почувствовать это особенно сильно.

Итак, я стояла на остановке, а в памяти всплывали то одни, то другие наши общие с Лидой события, и мне было бесконечно одиноко в этой ночи, почему-то ассоциировавшейся то с Плутоном, то с каким-нибудь спутником Сатурна, Урана, или Нептуна. Подошёл переполненный автобус, в который я не смогла залезть. Было уже поздно, я простояла около часа, изрядно замёрзнув, и не представляла, когда же наконец доберусь домой.

Не знаю почему, но мысль вернуться, остаться у Лиды на ночь пришла мне в голову далеко не сразу. Я не сразу решилась на это, хоть и предупреждала родителей, что могу остаться ночевать у неё. Уж слишком экстраординарен был такой шаг, ломавший всегдашнюю привычку ночевать дома. Наконец решившись, я быстро, напрямик, через сугробы, направилась к лидиному дому. Оказавшись у её двери, чуть помедлила со звонком — уж слишком странным казалось мне моё возвращение, несмотря на его вполне обыденные причины.

Я позвонила. Увидев меня через глазок, Лида воскликнула «Адель, ты!» и открыла. На её лице, в её голосе была смесь радости и тревоги.

— Видишь... я так и не смогла уехать... — неловко улыбнулась я, — можно я переночую у тебя?

— Конечно, разумеется...— она согрела мои руки в своих, потом помогла снять пальто, я достала туфли, переобулась. Лида глядела на меня и улыбалась просветлённой улыбкой радости после горя.

— Ты плакала? — догадалась я.

— Да... Аделиночка, милая, так больно было прощаться с тобой... Сразу стало ужасно одиноко! Когда тебя нет рядом – вокруг пустота... Мне очень не хватает тебя, очень... Я так рада, счастлива, что ты опять пришла... Ну проходи, пойдём... Подумать только, впереди целая ночь!...

Она провела меня в комнату, снова уютно устроилась на кровати в углу.

— Ах, Аделина, милая моя Аделенька, как хорошо, тепло и уютно нам друг с другом!.. — вздохнула Лида, чуть склонив голову на бок, — Знаешь, ведь мы с тобой вдвоём, вместе, создаём вокруг себя целый мир, только наш, твой и мой, совсем непохожий на всю жизнь вокруг, совершенно особенный, в котором и только в котором мы бываем счастливы. Поразительно, какова наша дружба! Я больше нигде, никогда не встречала такой...

— Просто вся ты находишь отклик во мне, а вся я — в тебе...

— О, это вовсе не просто... но этим всё сказано.

— И больше нигде такого отклика не найти...

— Да.

Мы молча сидели на кровати, Лида держала меня за руку. Я любовалась подругой — её изящным умным лицом с плавно очерченными скулами, густыми чёрными волосами с прической каррэ и разлетающимися полузакрытыми чёлкой бровями, большими выразительными и задумчивыми глазами, острым моцартовским носом, большим ртом с тенью грустной улыбки, и точёным остреньким подбородком. Её миниатюрная фигурка была столь же изящна, как и лицо — гладкая загорелая кожа, красивые плечи и руки, трогательную наготу и худобу которых оттеняли тонкие бретельки бархатного чёрного маленького платья, подчеркивавшего стройность и нежность её тела. Лида сидела, обхватив руками изящные тонкие ноги, обтянутые матово-чёрными колготками и совсем не скрываемые коротеньким платьем; обута была она в туфли на высоких тонких каблуках, блестящие и тоже чёрные.

Надеюсь, и я гармонировала с ней — такая же маленькая и тонкая, золотоволосая, в бальном платье, специально сшитом для наших встреч.

Разговор возобновился. Мы долго вспоминали — детство и школьные приключения, перестроечное отрочество — расклеивание листовок, митинги, надежды, по большей части не сбывшиеся. Вспоминали, как изобретали и мастерили самые необыкновенные наряды и танцевали в них друг для друга на придуманных нами же праздниках. Вспоминали первые увлечения наукой — как наблюдали в бинокль звёздное небо, как паяли всякие радиотехнические устройства, как читали книги из «библиотечки "Квант"» и школьные учебники на два-три класса вперёд. Вспомнили, как читая «Туманность Андромеды» и «Лезвие бритвы», а потом «Час Быка» и «Таис Афинскую», открыли перед собой неимоверную глубину Вселенной, человека, разума... Как, мысленно споря, дискутируя с Ефремовым и его героями, строили своё мировоззрение, свою философию...

Время было далеко за полночь, пора было бы спать, но как уснёшь, когда нахлынуло столько чувств, воспоминаний, вдохновения...

Мы включили музыку — тихо-тихо, Лида предложила выключить свет, полежать в постели, послушать и помечтать. Я согласилась, Лида выключила люстру, оставив лишь бра над кроватью неярко светиться.

Тихое мечтательное пение скрипки и флейты, приглушённый свет, звонкий и чистый голос Лиды и её грациозный силуэт — как всё было прелестно!

Лида убрала с кровати покрывало, поправила подушку. Потом она сбросила туфли, и изящными движениями стянула с себя колготки и платье.

Оставшись обнажённой, она грациозно потянулась с глубоким вздохом. Я увидела Лиду потрясающе прекрасной, у меня сжалось сердце от восхищения и вдохновения её красотой. Её тело было самой нежностью! Столько поэзии в гармоничных формах, в грациозных движениях! Миниатюрность Лиды усиливала это впечатление и делала все очертания её тела выверенно-ювелирно-изящными.

Мне не доводилось видеть подругу обнажённой уже несколько лет, и раньше она была совсем не такой... Голая она становилась очень неловкой, хотя и трогательной по-своему в этой неловкости. Теперь же к худобе добавилась тщательная плавность всех форм её тела, талия стала тоньше и гибче, бёдра немного шире и круглее, круглее сделались и небольшие острые груди, чуть резче выразились черты лица, все движения стали мягче. Лида расцвела нежной красотой, которую, обнажённая, явила в полной мере.

Я смотрела на Лиду, и меня переполняло самое сильное чувство прекрасного, от которого сжималось и замирало сердце. Больше, чем любование, больше, чем восхищение, больше, чем благоговение перед красотой, было это чувство! Оно сильнее, чем когда бы то ни было, заставило меня проникнуться обожанием своей подруги, безмерным, бесконечным, безбрежным обожанием.

Постояв неподвижно, Лида повернулась к зеркалу, поправила причёску, и плывя в неярком свете, как дельфин в волнах, приблизилась ко мне. Она улыбалась полуоткрытыми губами, в её добрых глазах была радость.

— Я обожаю тебя и я счастлива! — выдохнула я единственную фразу, что пришла мне в голову.

— Я тоже!..— Лида улыбнулась, как только могла улыбаться своими выразительными глазами и губами. Она принялась расстёгивать моё платье. И вслед за подругой разделась и я.

— Какая ты хорошенькая, Аделя, какая очаровательная! — вздохнула Лида, пристально, нежно и зачарованно глядя на меня обнажённую... Смущённая ролью богини, которой готова была наделить меня подруга, я прошла через комнату и села на кровать.

— Аделиночка, ты прелесть! — Лида снова улыбнулась сияющей улыбкой и легла рядом.

Она привлекла меня рукой к себе, я тоже легла, осязая голым телом её гладкую кожу и мягкую постель. От лидиных волос и от подушки пахло духами, едва слышно звучала музыка, было тепло...

— Как хорошо! — вздохнула Лида — совершенно голые, совершенно свободные, не разделённые ничем, не обременённые ничем. Вчувствуйся в наготу! — Лида сильнее привлекла меня к себе, едва касаясь пальцами, погладила моё плечо, руку и грудь.

— Я вся открыта, вся беззащитна...

— Где нет опасности, беззащитность – это свобода. Тебя не сковывает, не отяжеляет броня. Ты доступна всему, но всё дружественно, и несёт тебе радость...

— О, так бывает лишь наедине с тобой.

— И для меня тоже – только с тобой, Адель.

Мы были взволнованы, мы осязали друг друга и ночь.

— Ах, Лида, милая моя подружка! Сердце сжимается и замирает - столько самых горячих чувств дружбы, признательности, нежности переполняют меня!.. Не знаю как излить их тебе, как выразить их!..

— А я знаю, — ответила Лида. Она повернулась ко мне, обняла меня своими женственными руками, страстно прижалась ко мне и, пробираемая дрожью, поцеловала меня в губы. Её поцелуй был долгим и ласковым, губы горячими, нежными, влажными, а дыхание трепетным. Я тоже обняла её, гладила её худенькую спину и плечи, ласкала её прелестную головку, погружая руки в чудесный шёлк волос. Наши груди соприкасались, два сердца бились как одно, нега залила тела, а счастье любви — души. Я исцеловала, обласкала всю её, она — всю меня. Мы, как дельфины, купались, плескались, резвились и играли в волнах неги и любви, пропитавшей всё наше существо. Мы были счастливы и наше счастье было таким же безграничным и всеобъемлющим, как наша дружба и наша любовь.

Под утро мы задремали, обнявшись и прильнув щекой к щеке. Это был не совсем сон, сознание не уплыло, оно лишь растеклось среди чувств и ощущений, лёгких как тени, в нём звучало эхо наших разговоров, наших ласк, всего, что нас связывало. Мы слились в этом полусне-полуяви...

Настало утро. Встречать новый день в постели подруги, чувствуя всей собою её, такую близкую, нежную и родную, было необычно и прекрасно! Видеть, как сладко и спокойно ей сейчас, рядом со мной — самое большое счастье. Увы, такое редкое и краткое! Каждой предстоит снова вернуться в обычную жизнь, и просыпаясь в одиночестве, под нервный звон будильника, с тоской о подруге, родной, единственной, милой, возвращаться в суету дня...

Мы, потягиваясь, лежали рядом, чувствуя себя свежими и выспавшимися, хотя почти всю ночь ласкали друг друга. Я гладила Лиду, едва касаясь кончиками пальцев её тела. Лида блаженствовала... Уже рассвело. За окном по-прежнему падал снег, заполняя небо сплошной белой пеленой...

— Вставай, Аделька, — позвала Лида, — вставай, мы ведь не можем лежать так вечно... Я приготовлю завтрак, мы посидим, попьём чаю... — она грациозно поднялась с постели и протянула мне руку, — и не грусти так, мы ведь ещё не расстались... — сказала Лида, но вид у неё самой был очень грустным в ожидании разлуки...

Я встала вслед за подругой.

— Не торопись одеваться, — попросила она, — нагота тебе очень идёт...

— Тебе тоже.

Одеваться действительно не хотелось, было приятно оставаться друг перед другом нагими, сохраняя атмосферу особой близости, доверительности и свободной красоты.

Лида приготовила простенький завтрак. Мы сели за стол. Мысль о расставании снова навеяла бесконечную грусть. Царило тягостное и печальное молчание, которое в конце концов прервала Лида:

— Ты скоро уйдёшь?

— Мне так не хочется уходить... Сегодня воскресенье, и наверное я останусь до вечера, или даже до следующего утра...

Она сидела напротив меня, грустная, поникшая, поджав ноги и умоляюще глядя мне в глаза из-под печально опущенных пушистых ресниц. Мне было очень больно расставаться, и ещё больнее причинять эту боль Лиде. Сердце разрывалось.

— Я знаю, это может быть нелепо, но я прошу, умоляю тебя – останься навсегда со мной. Аделенька, любимая моя, хорошая моя, останься, не покидай меня! Я не могу больше жить без тебя после этой ночи. Недели, а может и месяцы разлуки – я знаю, этого не выдержишь ни ты, ни я. Мы будем жить вместе, мы будем вместе всегда, мы будем неразлучны. Только останься, умоляю, останься!

Она потянулась ко мне, встала, села мне на колени, обняла меня и заплакала. И я ответила:

— Я остаюсь.

1995-1997г.

Цикл рассказов «Цветы сапфической дружбы» — тоже про Лиду и Адель

© Ольга Лаэдэль, 2000

Этот текст распространяется на условиях лицензии Creative Commons «Attribution-NoDerivatives» («Атрибуция – Без производных произведений») 4.0 Всемирная. То есть:
Разрешается воспроизведение и распространение дословных копий этого текста любым способом на любом носителе, при условии, что это разрешение сохраняется и указано имя автора — Ольга Лаэдэль.