Ольга Лаэдэль. Рассказы, рисунки, стихи | ||
Утопия о планете Атэа
проза, рисунки, описание языка и культуры |
Лесбийская лирика
проза, стихи, рисунки |
Диалог с читателем
новости, публицистика, об авторе,... |
Подруга *
Цветы сапфической дружбы *
Хайбун *
Мини-рассказы Рассказы для Рыжей Ведьмы * Хайку * Танка * Рэнга * Рисунки |
Днём и вечером — Предутренняя гроза — Июнь — Стылое озеро — Цветы на день рождения
Этот рассказ написан вслед «Подруге».
Можно сказать, «Лида и Адель N лет спустя» :)
Всякий раз, когда позволяло время, я приходила на лекции к Лиде, усаживалась в глубине аудитории слушать свою подругу и любоваться ею. Лида читала лекции, как поэтесса стихи.
В своём чёрном платье-футляре длиною чуть выше колен, чёрных колготках и туфлях на высоких шпильках она чем-то напоминала молодую Каас или Матьё, а чем-то даже Пиаф, и, главное, лидин рассказ увлекал, завораживал, приковывал внимание, словно их песни...
Жесты, сдержанные, лаконичные, но своим внутренним напряжением заставлявшие замирать и внимать. Голос, звонкий как ручеёк, совсем девичий, очень живой, мгновеньями пронзительный, оживляющий в своём полёте формулы, выкладки, доказательства теорем, жизнь в которых, казалось, могли бы увидеть лишь избранные, да и то не без труда.
Торжество голоса, жестов и шагов, когда Лида рассказывала об оригинальном ходе, ведущем к доказательству теоремы или к неожиданному результату. Отточенная чёткость слов, фраз и интонаций. Увлечённость, самая искренняя увлечённость, какая только бывает. Вкраплённые в рассказ по-сэй-сёнагоновски изящные, лёгкие, порой ироничные замечания и истории. Каллиграфический почерк и грациозные движения тонких загорелых рук.
Как ещё описать очарование, великолепие и блистательность лидиных лекций...
Группка студентов, обступавших Лиду после лекции с вопросами, и я — обычно в глубине аудитории, наверное, принимаемая другими за рассеянную студентку, что-то потерявшую или зашедшую куда-то не туда... Интересно, догадается ли кто-нибудь о чем-нибудь, если я примелькаюсь к концу семестра?
А вечером, дома, смыв макияж и сменив платье на купальник, Лида превращалась в усталую девочку, растерянную от роли полугуру-полузвезды, прожитой ею днём. Тоненькая как тростинка, изящная как бронзовая статуэтка, нежная как пушистая белочка. Такая миниатюрная, такая раздетая, такая хрупкая, она устраивалась рядом со мной, где бы я ни находилась и что бы ни делала. Льнула и ластилась почти без слов, влюблённо и умиротворённо смотрела на меня. А я отвечала ей той же лаской, счастливая, что вижу и эту сторону лидиного очарования.
Раскаты зычного грохота прервали беспокойный сон, вытряхнули из сумбурного сновидения. Было ещё непонятно, что же побеспокоило, разбудило меня, я сонно прислушивалась к шуму ветра и ливня, как вдруг новая молния, близкая, яркая, метнула в комнату вспышку ирреального света. И новый гром не замедлил прореветь-прошипеть ему вдогонку.
Лиды рядом не было. Лишь измятая постель, да листки бумаги на подушке и под погашенной лампой на тумбочке. Предутреннее небо уже начинало светлеть. С новой силой торопливо зашлёпал дождь и порывы ветра занесли в комнату уличную прохладу и всколыхнули занавеску у двери приоткрытого балкона.
Я, уже почти совсем разбуженная, выбралась из-под одеяла, встала, поёжилась под новым дуновением холодноватого и влажного воздуха. Вновь молния метнула в комнату свой пронзительный свет, выхватив из полумрака интерьер комнаты и очертив женский силуэт за балконной занавеской.
Лида. Я вышла к ней.Она стояла на балконе, голая, в одних лишь сабо, вся вытянувшаяся на их каблуках, расправив плечи и водрузив себе на темя сцепленные ладони. Просто стояла, не меняя позы, и глядела — не то в тускло-серое небо, не то вниз, на залитый ливнем двор, и кроны деревьев, терзаемые ветром. Я почувствовала лёгкую, сдерживаемую дрожь, пробегающую по телу подруги ещё прежде, чем коснулась её.
Холодные брызги от бьющихся о балкон капель, дождинки, приносимые ветром, холоднючим и мокрым, колко сыпались на наши голые тела. Лида была вся мокрая. Молния блеснула желтоватой змейкой, прозрезав на мновение полумглу небосвода. Я обвила руками лидину талию, желая увлечь подругу с дождя и ветра в дом, в тепло и уют постели.
— Аделька, какая тёплая... — томно шепнула Лида чуть тише дождя, едва я обняла её...
— Замёрзла? — спросила я, прижимаясь теснее.
— Немножко... — шёпот Лиды совсем потонул в раскате грома — ...помечтай со мной...
июль 2002 г.
Следующие три рассказика в жанре хайбун («Июнь», «Стылое озеро» и «Цветы на день рождения») изначально были написаны немного иначе. Но написав, я не удержалась от того, чтобы не обогатить этими сюжетами историю Лиды и Адели.
Июнь выдался сухим и знойным, заставив нас беспокоиться за дачные насаждения, и зачастить на дачу, чтобы поливать их.
Но в том была и своя прелесть. Растения, обильно политые, под жарким ясным небом бушевали пышной сочной зеленью. Жимолость гнулась под весом ягод, сирень цвела празднично, картофельное поле превращалось в сплошной зелёный ковёр.
Густые заросли малины и большая разлапистая сирень сделали полянку между домиком и забором со всех сторон закрытой от посторонних глаз.
И здесь, на этом островке сокрытости, мы с Лидой, отдыхая от беготни с лейками и шлангами, загорали нагие. Сняв купальники или платья, даже серёжки сняв для сакральной абсолютности наготы, мы обе ложились в густую нежную траву и предавались тягучей сладости лесбийских ласк, болтали, подрёмывали, просто целовались, философствовали, упражнялись в сочинении хайку и ренга. Нежная трава и жаркий ветерок поглаживали голую кожу, добавляя эротической истомы. Жар сияющего солнца соревновался с жаром наших разгорячённых любовью губ, ладоней, тел.
Я лежала, беззаботно и свободно распростёртая в траве, глядя в прозрачную бездонную пустоту ясного неба, улетая, погружаясь взглядом в бесконечную даль, залитую необычайно яркой и насыщенной синевой, и у меня кружилась голова и захватывало дух...
А Лида вдруг вздохнула, медленно и гибко встала, выпрямилась надо мной, потягиваясь, стройная, загорелая, голая, прелестная. Груди всколыхнулись от движения, волосы — от ветерка, а небо над Лидой сияло всё той же величественной синей бездной.
Нагое изящество лидиной миниатюрной загорелой фигурки, осенённой ярким светом жаркого солнечного дня в невесомой синеве неба было совершенно чарующим. Лида замерла, в полудвижении-полуостановке, видно, раздумывая о чём-то, а я, в желании продлить любование подругой, протянула руку и поймала её за худенькую лодыжку.
Лида вопросительно и чуточку кокетливо склонила голову, а я произнесла рождённое эту минуту:
—Ах, до чего красива
Ты в этом платье воздушном
Из июньского неба!
Вечерело. Было не так уж поздно, но ранние сумерки мрачнели и сгущались, красноречивее всего говоря, как глубока осень. Лишь холодный ветер с дождём могли бы потягаться с ними в этом красноречии. Но сейчас они оставались за стёклами трясучего автобуса, как и деревья с редкой жухлой листвой, и лужи, залившие все обочины и тротуары.
Лида сидела у окна, зябко сжавшись и глядя то сквозь забрызганное дождём и грязью стекло, то на свои руки и сумочку на коленях, мёрзнущих в тонких колготках и плохо укрытых коротким плащом.
И я смотрела в сторону окна — вскользь на заоконный пейзаж, а всё больше на Лиду, на её лицо, хранящее яркость летнего загара, на пушистые чёрные-пречёрные волосы, спадавшие густым каррэ на щёки и лоб из-под чёрной же фетровой шляпки. Порой я ловила лидин поникший после суетного дня взгляд и могла полюбоваться длинными ресницами, пухлыми напряжённо сжатыми губами, и тонким острым носом.
Деревья расступились, открывая вид на озеро близ дороги. Картина стылого озера в осенних сумерках, с пожухлым камышом кое-где по берегам, рябого от ливня, желтеющего множеством опавших листьев, была пронзительна печалью угасания. Промозглая печаль эта была так обречённа, тосклива и неприкаянна, — в унисон нашей нелепой борьбе сегодняшнего дня и лидиной поникшей озяблости, — что сердце моё сжалось в комок, охваченное отзвуком этой печали.
Я рванулась к Лиде, судорожно прижимаясь плечом к её плечу, коленом к колену, обхватила её руки своими, почти дрожа, пряча в глубине себя слёзы. Озеро, чей дальний берег и так терялся в сумраке за плотным дождём, скрылось теперь за деревьями и за поворотом. Лида, тоже проводившая его взглядом, обернулась ко мне. В печальных глазах, изгибе губ и нервной хватке её пальцев, переплетшихся с моими, я прочла то же, что чувствовала сама.
Это было — чувство зыбкости нашего бытия и леденящего одиночества нас двоих в этом мире, но всё же, как хорошо, что всё-таки двоих. И чувство бесценности нас двоих друг для друга, неразрывнейшей связи, чуткого понимания и нежной любви, отчаянно бросающее вызов и зыбкости бытия, и одиночеству...
Поцеловать подругу — я не решилась в тот миг... Но поцелуем прозвучало хайку, навеянное видом озера:
— В сумерках дождь
Берег стылого озера скрыл
И завтрашний день
Лидино лицо оживилось лёгкой, хоть и грустноватой улыбкой. Искорки блеснули в поникшем было взоре и она ответила:
— А можно и «пять-семь-пять»1 соблюсти:
Завесой дождя
Сумерки пруд укрыли
И день грядущий
Проводив гостей и сразу погрустнев от мысли, что вот и ещё один год выскользнул из жизни в прошлое, я опустилась в кресло с книгой в руках. Адель поцеловала меня и юркнула в спальню.
А я растерянно листала, рассматривала подаренную мне книгу, перебегая взглядом то от её страниц к цветам в вазе, то обратно. Мне подарили роскошный букет. Большие, золотисто-жёлтые тюльпаны были прекрасны, но с печалью и жалостью любовалась я ими. Срезанные цветы, обречённые, что бы я ни делала, повянуть и опасть так скоро, так неминуемо — вот образ и юности и жизни, — думала я.
В комнату лёгким шагом впорхнула Адель, уже раздетая, в ярком зелёном бикини с жёлтым, белым, голубым цветочным узором. Цветущие лоскутки купальника сияли на подруге, загорелой и изящной, оживляя воспоминания и мечты о тёплом солнечном лете, предвкушение и желание любовных ласк.
Аделька подошла ко мне, обняла со словами «любимая... девочка моя!..», ласково скользя рукой по волосам. И я приникла лицом к её обтянутым цветастым шёлком, островерхим, упруго-мягким грудям.
В день рожденья
Мне милее всего цветы
Твоего бикини.
ноябрь 2002 г.
1. «Пять-семь-пять» —
правило, требующее, чтобы в первой строчке хайку было 5 слогов, во второй — 7,
в третьей — 5. Это правило, практически обязательное для японских хайку,
часто не соблюдается в хайку на европейских языках.
© Ольга Лаэдэль, 2001,2002
Каждый рассказ, опубликованный на этой странице, распространяется на условиях лицензии Creative Commons «Attribution-NoDerivatives» («Атрибуция – Без производных произведений») 4.0 Всемирная. То есть:
Разрешается воспроизведение и распространение дословных копий этого текста (или отдельных составляющих его рассказов) любым способом на любом носителе, при условии, что это разрешение сохраняется и указано имя автора — Ольга Лаэдэль.