Ольга Лаэдэль

Мини-рассказы

Спи, моя прелесть Проснулась глубокой ночью Тоска Какая тишина!.. Мы вспоминаем Ты слушаешь осень Хрупка и одинока Унести тебя Лесбиянки очаровательны Ночь — для любви Ласкаю тебя и любуюсь тобой Только ты одна Белое и чёрное Твой тёплый свет Дождь (Сон, снившийся после расставания) Кружение Утешительница Рисуешь графики шпилькой Так что же их связывает? Каас, зима 1991 Полёт пингвина Пылинки, пушинки, паутинки Тем, котого я люблю Погладь меня Ты и лягушка Уткнуться и замереть Стороны Уют близости Пустота Выпорхнуть в купальнике Там, во сне Ты поёшь песни Пиаф Голая и заспанная Иду рядом с тобой Пироги Призрачное укрытие Снежный свет Вечер Ночная гроза Зов ночи Тёплые цвета Ночь триумфа Хоть шаль накину Над льющейся водой Поймать мысль То, что вселяет смутную надежду Двое под одним зонтом Ночь, помоги!.. То, что выглядит весьма внушительно Сплю с тобой

Самые милые жесты Отчаянно-жгучая нежность Домой Уходящее счастье То, от чего сердце сжимается в томлении-ожидании Весной прелестно раннее утро Сбор ягоды Ява Подруги, сидящие бок о бок Лоскутки лета Ты — мягкая Прозрачные крылья наготы Молчаливое уверение Бок о бок и рука об руку Моя милая рыжая Ручей под холмом И снова бок о бок и рука об руку Дорога навевает воспоминания Куда бы пристроить очки, умываясь? Чтобы руки были свободны Твой голос Ах, что может быть уютнее? Руки Немного тепла летнего солнца И я чувствую себя такой маленькой Ты сидишь на качелях У бикини нет карманов Дотянуться и поцеловать Мартовский снегопад Привал Жара раздевает, жара распаляет чувственность Большая, рыжая, солнечная Минуты нежности и заботы Умственное и плотское Ночь тёплая и холодная Сказочная мышка Берёза Широкие юбки Пион Всё тот же взгляд Бикини скрывает всё Всё, что осталось Оттепель Не Ахиллес и не черепаха Умилостивила демоницу зарослей Изощрённость и простота Лилии Сиси Маленькая Не время для бикини, но...

СПИ, МОЯ ПРЕЛЕСТЬ

Спи, моя милая. Спи, моя прелесть, моя любовь. Спи, и не горюй ни о чём, ни о чём не печалься. Спи — я с тобой, я рядом. Спи, моя маленькая яркая звёздочка, давняя нежная подружка. Уткнись в мои груди, услышь, как бьётся верное тебе сердце и спи, милая. Я люблю тебя.

1/2.12.1995

ПРОСНУЛАСЬ ГЛУБОКОЙ НОЧЬЮ

Я проснулась глубокой ночью. В нашу спальню заглядывала луна, серебря тебя своим светом. А ты мирно дремала, держа в своей сонной руке мою, и лицо твоё было таким спокойным и добрым... Мерно вздымались и опускались изящные груди, словно звали поцеловать. Я коснулась соска губами, ты вздохнула глубже... Я укрыла тебя одеялом и сама прижалась к тебе теснее.

Как уютно — чувствовать тебя всем телом, лежать в нашей тёплой мягкой постели, и дышать запахом твоих духов в ночи, убаюканной этой луной... И как было бы пусто и смертельно одиноко без тебя, любимая!

Спасибо тебе, что ты есть!

26/27.11.1995

ТОСКА

Тоска — пришла нежданно, и не уходит, рвёт неприкаянную душу.

Были друзья, была любовь и радость и фейерверк надежд.

Остались воспоминания... Я вспоминаю... Так больно вспоминать, так хочется вернуться... Но никогда, нет, никогда... Всё ушло, и забыть бы, но это нельзя забыть, ибо как проститься с призраками воспоминаний, в которых живёшь... Которые отзываются острой болью на каждую тень, напомнившую их, и которые дают силы на каждый новый вдох и новый шаг...

И я всё иду здесь куда-то, ведомая болью из «больше нигде».

2.3.1996

КАКАЯ ТИШИНА!..

Татьяне *

Какая тишина! Я услышала её неожиданно, заметила, обнаружила вдруг, что позади день с его мириадами звуков и дел, с его снующей, разноголосой суетой. Они все ушли вместе со своим днём, и их уже нет... А новый день медлит явиться, он ещё далеко, и придёт не скоро с шумной свитой забот... Он придёт, конечно, — куда ж он денется...

Но только не сейчас — сейчас ночь, темно, тихо, так свободно и спокойно... Сейчас мы одни — ночь и я, и между нами — ничего. Ни звука — я слушаю, очень внимательно и спокойно, и разглядываю полную темноту — рада её видеть, такую безмятежную.

И я лежу, слушаю тишину, и всё моё существо легко, свободно и невесомо, и так прозрачны и чувства, и разум.

Потом придёт день — и закрутит в своём водовороте, оглушит своим грохотом. Но это — потом, а сейчас не стоит об этом думать.

8/9.3.1996

МЫ ВСПОМИНАЕМ

Мы вспоминаем...

Память растревожила ушедшие чувства и события, словно ветер — ворох опавших листьев. И они кружатся причудливо, складываясь в самые странные сочетания и разлетаясь, чтобы сложиться в новые...

— Ах, милая, милая моя подружка, ты ведь помнишь...

— Помню, любимая... Помню, прелесть моя... — киваешь ты...

Сколько было всего, и ничего не вернёшь... И мир уже другой, чем видели мы когда-то. И пусть что-то меняется к лучшему, но как-то печально и жутковато осознавать необратимость... Как много изменилось, как изменились мы с тобой, оставаясь, однако, такими же нежными и верными друг другу!

Звучит какое-то эхо детства и давних лет... Далёкое, по-своему грустное, негромкое, но ясное эхо... Всё навевает воспоминания и лёгкую светлую грусть. И воспоминания-то всякие — и радостные, и горькие, и одни не отделить от других. И навевает грусть эхо того, что было и что ушло навсегда, далеко и безвозвратно. И, слушая это эхо, хочется обняться, прильнуть друг к дружке и тихонько поплакать...

Как странно, милая моя...

25/26.8.1996

ТЫ СЛУШАЕШЬ ОСЕНЬ...

Осень... Жёлтые листья дерева за окном — во всех оттенках грустной желтизны... Они плывут, гонимые ветром в сером небе и серых лужах. И монотонно шепчет дождь о чём-то полузабытом, навевая воспоминания...

А ты замерла у окна, и грустишь о чём-то смутном и неясном — как осеннее небо. Твоё хрупкое загорелое тело — в цвет листьев за окном...

Ты слушаешь шёпот дождя.

Ты нежна, красива, чуть печальна и задумчива — как осень...

31.8/1.9.1996 - 9.2.1997

ХРУПКА И ОДИНОКА

Осеннее утро в тихом безлюдном парке...

Аллея пуста — никого, кроме неё, неспеша шагающей под листопадом. Она не направляется никуда, она бродит без цели, без направления... Хрупка и одинока...

Ей холодно в совсем коротком чёрном платье и тонкой чёрной курточке, полуукрывшей нагие плечи, но оставившей голыми тонкие ноги.

Она смотрит в грустное небо, на серые облака... Смотрит на печально жёлтые листья на земле, вороша их ногами... Лишь стук каблучков её босоножек да редкий шорох ветра в кронах нарушают тишину. Прощальная красота осени созвучна её думам — её мечтам, её печалям, её одиночеству... Озябшая и неприкаянная фигурка на пустой аллее. Озябший и неприкаянный взгляд красивых и нежных глаз...

Едва одета, словно полуоблетевшее осеннее дерево...

Ей холодно, так холодно в этом мире, и чтó по сравнению с его холодом холод осеннего утра...

6.12.1995

УНЕСТИ ТЕБЯ

Я несу тебя на руках.

Сердце сжимается от твоего грустного и усталого вида, и мне хочется унести тебя, милую мою подругу, от всех печалей и тревог, унести далеко-далеко...

Твоё нежное, женственное тело у меня на руках, ты любовно прижалась щекой к моему плечу, смотришь на меня ласково и печально из-под полуопущенных пушистых ресниц...

Я, наверное, счастлива — счастлива дарить тебе нежность, покой и заботу. И ты тоже становишься счастливой у меня на руках...

3/4.2.1997

ЛЕСБИЯНКИ ОЧАРОВАТЕЛЬНЫ

Наверное, самое прекрасное, что только может быть на свете — это беседа двух влюблённых друг в друга женщин. Очарователен нежный, несущий душе свет и уют взгляд лесбиянки на свою возлюбленную, и столь же прелестен взгляд, которым та одаривает подругу в ответ. Их разговор — весел ли, грустен ли, задумчив или игриво беспечен — ласковое соприкосновение душ, звучащее в словах, о чём бы они ни были — что может быть прекраснее! И как красивы все, любые, даже самые мельчайшие, жесты влюблённых подруг, как заботливы и бережны прикосновения — будь то лёгкое касание кончиков пальцев или поцелуй, или исполненные эроса объятья!

И не так уж важно, гуляют ли подруги по безразличному к их счастью городу или по лесу, отзывающемуся на звон каждой струнки их душ, или же дремлют обнявшись в уютной постели, сидят ли за ужином, или покрывая поцелуями тела друг друга, занимаются любовью — они всегда прекрасны, как только может быть прекрасна лесбийская любовь!

9.2.1997

НОЧЬ — ДЛЯ ЛЮБВИ

Мы раздеваемся, и снимая с себя всё, до последнего лоскутка, освобождаемся, откладывая вместе с одеждой в сторону все наши заботы и беспокойства...

На целую ночь. Всего лишь на ночь...

И какова бы ни была круговерть жизни днём, ночь — только для покоя и для Любви.

Ночь — для того, чтобы насладиться красотой, наготой, нежностью и женственностью друг друга, и найти друг в друге мир и покой... И вся Вселенная для меня соберётся в тебе, а для тебя — во мне... И наступят недолгие, хрупкие и мимолётные, но такие счастливые минуты засыпания в ласковых объятьях возлюбленной. И вся потихоньку уходишь в сладостный сон, погружаясь в осязание подруги, голой, заботливо, доверчиво, нежно и умиротворённо прильнувшей к тебе и исполненной самой звеняще-чистой, звёздной, безмерной, прекрасной любви!

... .2.1997

ЛАСКАЮ ТЕБЯ И ЛЮБУЮСЬ ТОБОЙ

Всю ночь напролёт ласкаю тебя и любуюсь тобой.

Неяркий, отбрасывающий длинные тени свет настольной лампы робко касается нас.

Ты лежишь на постели, обнажённая, миниатюрная, прекрасная. Я — рядом с тобой. Едва дотрагиваясь кончиками пальцев до твоей кожи, нежной словно лепесток цветка орхидеи, я ласкаю всё твоё тело — прелестные руки, лицо, такое родное и милое, чувствительные плечи, острые груди, живот и лобок, стройные тонкие ноги,.. — наслаждаясь красотой твоих форм и нашей близостью.

О, как тебе хорошо! Ты блаженствуешь и, не говоря ни слова, смотришь на меня влюблённо и мечтательно. Нежно и медленно ты гладишь всю меня — голую, совершенно открытую тебе, и благоговейно внимающую твоим ласкам.

... .2.1997

ТОЛЬКО ТЫ ОДНА

Только ты, только ты одна!

Я дрожу в твоих объятьях, жмусь к тебе и дрожу. Ах, любимая, милая, как сжигала меня тоска по тебе, днями, неделями напролёт! Как рвалось к тебе сердце, сдавленное тоской, рвалось на тихий, едва слышный зов твоей затаённой нежной любви. И я знаю, как грустно тебе было, как нехватало меня тебе, как звала ты меня, неслышно шевеля губами, и тихо плакала, обнимая свою тень, и не понимая, что происходит с тобой...

Так не выпускай же меня из своих рук, не выпускай никогда, любимая! Я так хочу остаться твоей навсегда, ведь весь мир для меня — это только ты, подруга моя, только ты одна!

24/25.2.1997

БЕЛОЕ И ЧЁРНОЕ

Белые-белые облака в чёрной воде...

Твое белое-белое тело, чёрные волосы, чёрный купальник...

В чёрных беспокойных глазах — и нежность любви, и тревога.

Прохладный ветер гонит облака, поднимает рябь на воде и порой швыряет в неё начинающие желтеть листья.

А мы стоим молча — две полунагие хрупкие девушки-лесбиянки, держимся за руки...

... .3.1997

ТВОЙ ТЁПЛЫЙ СВЕТ

Небо мглистое, солнца не видно за сплошной белой мутью снегопада... За окнами мириады снежинок плывут, плывут, плывут и плывут... Стылое, сонное марево. Тишина, неподвижность, белизна туманная...

В дом веет сумерками, неся дремоту, усталую тоску и сонную, скучную лень... Вязкий, мутный, всепроникающий, всезастелающий полусумрак...

Но ты, лишь ты, прелестная, способна разогнать, рассеять его, пронизывая всё вокруг своим сиянием.

Почти обнажённая, в красном купальнике, подчёркивающем все прелести миниатюрной фигурки, загорелая, черноволосая — вся яркая, юркая, тёплая, живая, женственная. Огонь во взгляде чёрных глаз!.. Чарующая игра движений гибкого, грациозного тела... Твой нежный голос, стук каблучков твоих босоножек оживляют тишину...

Всё вокруг озаряешь, согреваешь, расцвечиваешь ты собою — своей очаровательной живостью, красотой, тёплым светом лесбийского эроса в каждом жесте, позе и взгляде. И исчезает, рассеивается тусклое марево, стóит тебе появиться.

Я очарована тобой и влюблена в тебя! А белая сумрачная муть, залившая за окнами целый мир, не властна над нашим домом!..

4.1.1998 (и 6.3.2003)

Сон, снившийся после расставания

На душе тоскливо и пусто.

Льёт и льёт дождь... Небо серое, сумрачное, зимнее... Холодно. Всюду вода — в небе, на теле, под ногами... Небо — как губка и город как губка...

Широкая улица, мощёная чёрным камнем. Старинные, охряного цвета, четырёхэтажные дома, через проулки или арки видны утопающие в желтизне дворы. Потоки воды из водосточных труб...

Так мало женщин на улице. И даже машин мало. Редкие прохожие кутаются в плащи...

И куда я бреду, и зачем?

Как же всё, абсолютно всё без исключения теряет смысл, когда оказывается, что не нужна своей подруге больше. Всё, что ты делаешь, всё, что ты есть — вся ты, вся твоя жизнь посвящены возлюбленной — но они ей уже не нужны... И становится совершенно непонятно — чего хотеть, куда идти, о чём мечтать. И не знаешь, как быть с собой — сама становишься для себя чем-то странным и непонятным, с которым надо что-то делать, ведь нельзя же не делать совсем ничего.

Эх, если б можно было! Но жжёт прошлое, жгут воспоминания — нет ничего больнее, чем вспомнить счастливые моменты нашей любви, сознавая, что они в прошлом и не повторятся. А ведь они были так прекрасны, что отвергаешь даже тень мысли о том, чтобы искать чего-нибудь вместо них. И знать ничего не желаешь кроме их продолжения. Но его не будет — ведь она, подруга, нашла им замену и выбросила из жизни ставший ненужным кусок... Да, а был ли он ей хоть когда-нибудь нужен? Был наверное... Был. Но от этого сейчас ничуть не легче... Ведь вся я — без остатка! — осталась в тех счастливых, полных упоения любовью днях. А теперь от меня осталось пустое и очень неуютное место...

(?)-1998-2000

КРУЖЕНИЕ

Мы танцуем под пиафовскую «Un refrain courait dans la rue». ¹ Тебе было грустно и тревожно, и неясные страхи делали твой взгляд мятущимся и беспокойным. А я не могла найти слов, чтобы развеять тревогу, успокоить тебя... Ибо сама не находила причин не тревожиться. Мне оставалось лишь подхватить тебя под руки, и увлечь, следуя мелодии, и закружить. И вот, мы кружимся, сблизившись так тесно, чтобы соприкасались наши груди, ты тихонько подпеваешь Пиаф, сама такая же миниатюрная и хрупкая...

24/25.11.1999

УТЕШИТЕЛЬНИЦА

Я вижу этот сон не впервые.

Я вижу его всякий раз, когда после кошмарного, бешеного, нервотрёпного дня долго не могу успокоиться и заснуть, но наконец засыпаю...

Это пустой двор между белых высоких зданий или набережная широкой реки. День светел, ясен, но не ярок, воздух свеж, не холоден и не тёпл. Две стройных девушки бегут, кружась и танцуя, звонко стуча каблучками, не говоря ни слова. Ловят друг друга за руки, обнимаются, льнут друг к другу, наслаждаясь близостью лиц, соприкосновениями тел, живых, женственных, почти не разделённых тонким светлым шёлком платьев, и одаривают друг друга нежными поцелуями.

Две юных, изящных лесбиянки...

Одна из них ты, вторая я. Я знаю тебя всю жизнь, и всю жизнь люблю. Тебя, Утешительница, моя сестра, моё отражение, моя вечная невеста...

9/10.12.1999

РИСУЕШЬ ГРАФИКИ ШПИЛЬКОЙ

Мы с тобой ждали автобуса, сидя на скамейке. Ты была вся погружена в мысли о своих уравнениях, и стала выводить на пыльной земле острым каблучком своей туфельки что-то вроде их фазового портрета.² Далеко лезть за ручкой и бумагой, что ж делать...

Смотрю пристально — и на график, выходящий из-под твоей шпильки, и на твои тонкие ноги в чёрных чулках сеточкой и алых блестящих туфлях. Какое двуединое очарование! Любуюсь, как легко и живо превращаешь ты скупые формулы в изысканный узор фазового портрета, понятный и зримый, зачарованная стройной женственностью и грацией твоих ног.

6/7.3.2000

ТАК ЧТО ЖЕ ИХ СВЯЗЫВАЕТ?

Любуюсь двумя девушками на трамвайной остановке. Совсем юные, стройные, тонконогие, очаровательные, обнявшись, они шепчутся о чём-то. Весенний ветер треплет полы их коротких плащей, сплетает золотистые волосы одной с тёмно-русыми волосами другой и заставляет обеих придерживать шляпы.

Подходит трамвай, в который они садятся. Я следую за ними. Златоволосая усаживает подружку себе на колени. Как рада была бы я оказаться на месте любой из них!

Стоя поодаль, смотрю на них, и гадаю, что же их всё-таки связывает. Приятельство, которое превратится в полную яда вражду, стóит лишь парню оказаться меж ними, или увлечение друг дружкой, или любовь, уже соединившая их навсегда?

Мне было бы больно думать, что первое, и радостно — что последнее...

Так всё же, что их связывает?

24.3.2000

КААС, ЗИМА 1991

Помню зиму 1991 года. Ожидание скорых реформ, дохлое отопление, собачий холод в квартире, концерт Патрисии Каас вечером по телевидению. Кутаясь в пальто и шаль, смотрю на её голые плечи, ноги в тонких колготках. Она столь раздета, что можно дрожать от холода, глядя на неё. Но не от холода я дрожу ...

11.4-24.8.2000

ПОЛЁТ ПИНГВИНА

Звёзды на тёмном небе, как на консоли Линукса... ³ Загадочные, аскетичные, многообещающие... Таят и сулят многое...

8.4-20.5.2000

ПЫЛИНКИ, ПУШИНКИ, ПАУТИНКИ

Всё так зыбко, моя милая, так хрупко, непрочно! Наша любовь, наша жизнь, весь наш с тобой уютный и нежный мир. Пылинки, пушинки, паутинки... Ажурное кружево из тончайших нитей на ветру, в дождь и град — того и гляди ничего от него не останется.

А мы сплетаем воедино это кружево наших жизней и любовей с таким вдохновением, будто делаем это на целую вечность. Но как недолговечна красота нашего творения! И знаем ведь, как легко оно может быть порвано, сметено, уничтожено, но надеемся лишь, что сплетённые воедино, кружева наших жизней стали хоть чуточку прочнее.

Как всё зыбко, моя милая!

30.04.2000

ТЕМ, КОГО Я ЛЮБЛЮ

Как хочется быть зелёной лягушкой, нежной, ласковой, трепетной, маленькой, слабой. Доверчиво сидеть на ваших ладонях, смотреть на вас огромными распахнутыми глазами. Найти покой и умиротворение в ваших руках, согреться вашим теплом и заквакать.

Как хочется быть атэанской ведьмой, нежной, ласковой, женственной, грациозной, могущественной и величественной. Обнять вас, укутать в нежность своей мысли, отвести ею от вас все печали и тревоги, коснуться щекой щеки и тихо петь песню о ветре и звездном небе...

Как хочется, мои милые!..

... 2000

ПОГЛАДЬ МЕНЯ

Погладь меня, моя милая. Мне так тоскливо и одиноко сейчас! Дотронься до меня, чтобы я почувствовала, что ты рядом, нежная и внимательная. Проведи своей рукой по моим плечам, коснись моего лица, позволь поцеловать твою женственную руку, дай ощутить тебя, твоё присутствие и ласку, удостовериться, что ты здесь, рядом, что ты на самом деле есть, что я тебя не придумала...

20.5.2000

ТЫ И ЛЯГУШКА

Какая редкость — девушки, не боящиеся лягушек! Но ты-то, моя амазонка, моя эмансипантка, конечно, из их числа. Сидишь и любуешься лягушкой, скакнувшей тебе на ногу. Замерла, стараясь не вспугнуть её. Сама не неё чем-то похожа — своим большим ртом, маленькой чуть-чуть полноватой фигуркой. Очки делают тебя пучеглазой, да ещё и купальник на тебе зелёный...

... 6.2000

УТКНУТЬСЯ И ЗАМЕРЕТЬ

Уткнуться в тебя лицом и замереть, с сердцем, сжавшимся в комок от желания то ли петь, то ли плакать. Обнять тебя, прильнуть к тебе, затаив дыхание, в тщетной надежде, что и время тоже замрёт и затаится, оставляя меня рядом с тобой, наедине с тобой, моя нежная, ласковая, давняя-предавняя подруга.

21.8.2000

СТОРОНЫ

По одну сторону окна — ночь и дождь. По другую — шторы, свет, ожидание. Одну сторону хлещут мокрые ветки и ветер. На другой растерянно замерли мои руки. Смотрю в ночь, сквозь окно — вижу своё отражение...

05.9.2000

УЮТ БЛИЗОСТИ

Уютны вечера наедине с тобой. После ужина ты устраиваешься на диване с книгой в руках и просиживаешь за чтением допоздна. Чтением твоим может быть то роман, то сборник стихов, то книга по истории, а ещё чаще — учебник или монография по физике или высшей математике. Совсем голая (как и я), ты полулежишь, сидишь по-турецки или закинув ногу на ногу. На твоём лице иногда играет полуулыбка, означающая озадаченность, недоумение или особенный интерес.

Но за своим занятием ты не забываешь и обо мне. Порой читаешь вслух то, что находишь интересным для меня, или комментируешь это. Иной раз заводишь разговор о чём-нибудь совсем неожиданном. Иногда, натолкнувшись на одиозное ландафшицево «легко находим, что...⁴, просишь моего совета и помощи. А порой я ловлю на себе твой взгляд, оторвавшийся от книги. Или же, когда я рядом, ты проводишь рукой по моему телу, зарываешься ею в мои волосы...

Ты так желанна и хороша — всё твоё тело, загорелое, тёплое, мягкое, живое — налитые груди, полноватые ноги, рыжие пушистые кудрявые волосы, обрамляющие лицо, круглые плечи. Нагота — твоя и моя — преображает тебя. Ты спокойна и свободна, легка и непринуждённа во всём — в позах, движениях, жестах, интонациях, словах. Мы обе близки и доступны друг дружке — и чувствам, и поцелуям, прикосновениям, взглядам. Наша с тобой нагая первозданность и открытость навевает безмятежный, милый, тёплый уют. Уют близости, предвкушения любовной ночи, уют давней влюблённой дружбы...

11-12.11.2000

ПУСТОТА

Небо в облачную ночь

Лес зимой, когда в нём — ни души и ни ветерка

Молчание

Специальный файл null в каталоге /dev ⁵

Зеркало в ночной квартире

То, что видишь, когда уткнёшься в подушку или закроешь лицо руками

То, о чём думаешь в моменты безнадёжности и разочарования.

18.11.2000

ВЫПОРХНУТЬ В КУПАЛЬНИКЕ

Приятно войти с мороза в тёплый дом, и скинуть с себя все бесчисленные зимние одежды. Освободившись от их тяжести, облачиться в тонкий яркий купальник, оттеняя свою наготу его маленькими лоскутками и тугими бретельками, завязанными аккуратными бантами. Надеть босоножки на высоких шпильках, оплетающие ноги парой-тройкой тонких ремешков. Покрутиться у зеркала, поправляя купальник и причёсываясь, давая телу насладиться теплом и свободой. И почти-почти-совсем голенькой выпорхнуть к тебе, моя милая...

27/28.11.95 - 27.12.2000

ТАМ, ВО СНЕ

Мне приснилось, что я ухаживаю за девушкой. Или, может быть, она ухаживает за мной. Не то, чтобы она была ослепительно красива, скорее почти обыкновенна, но недурна собой, а главное — умна и внимательна. Что-то в ней было такое, что хотелось уткнуться в неё, ища в её обществе покоя и уюта, и в то же время хотелось обнять её, обласкать, приютить, успокоить в своих объятьях, рядом с собой... Мы бродили по городу, знакомому и незнакомому, ища укромное место, где могли бы объясниться друг с другом в самом важном, самом сокровенном, а пока всё откладывая и откладывая этот разговор.

А проснувшись, я долго грустила, что так и не успела там, во сне, признаться ей в любви.

1992(??) - 2.5.2000 - 27/28.12.2000

ТЫ ПОЁШЬ ПЕСНИ ПИАФ

С изумлением и замиранием слушаю тебя, поющую песни Пиаф. Ты поёшь их, когда взволнована, встревожена, огорчена. Или — когда мы с тобой танцуем на празднике, устроенном нами двоими, для нас же с тобою двоих. А иногда, набивая бесконечную череду ассемблерных команд, тихо напеваешь «Fais-moi valser» ⁶ или что-то похожее. Ни голосом, ни лицом, ни судьбою на Пиаф ничуть не похожа, лишь только маленьким ростом да чёрным платьем.

Твой голос, лёгкий, чистый, звонкий, как прозрачный ручеёк, порой становится пронзительным, впивается глубоко в душу, в сердце. Твой акцент нескрываемо-заметен, но слова понятны, и мелодия звучит безупречно. И голос, переплетающий твои чувства и настроение с сюжетом и настроением песни, переплетает их и с моими. Я слушаю тебя — неотрывно, пристально, зачарованно... Ещё зачарованнее, наверное, чем внимала бы самой Пиаф...

7.1.2001

ГОЛАЯ И ЗАСПАННАЯ

...Наконец-то ты смогла вдоволь выспаться.

И вот, сидишь на кровати голая и заспанная. Волосы растрёпаны, глаза едва открыты. Давно взошедшее солнце пробивается сквозь шторы, суля день, полный успехов и грандиозных дел... А ты разминаешь затёкшую руку, ищешь ногами под кроватью свои сабо и глядишь на меня сонно, с самым беспомощным видом...

21.1.2001

ИДУ РЯДОМ С ТОБОЙ

Иду по улице вместе с тобой.

Как хорошо вот так идти рядом, попадая в ритм твоих шагов, любоваться твоей фигуркой в тёмном коротком платьице, тонкими ногами в блестящих золотистых чулках, упругой походкой, слушать перестук каблуков твоих босоножек и твой звонкий голос, твою неторопливую задумчивую речь, вдыхать аромат твоих духов и наслаждаться прикосновением твоих пушистых волос к моему голому плечу, хотеть тебя... Разговаривать с тобой, заглядывая в твои карие глаза, выразительные, умные, немного грустные, любящие. Держаться за твою нежную руку, как за путеводную ниточку в сумбурном движении странного, нелепого и страшного порой лабиринта людей, событий и отношений, и становитья спокойнее и увереннее от того, что сама служу такой ниточкой тебе.

Хоть и жизнь вокруг, и город, и люди непонятны, неродны и чужды настолько, что чувствую себя иностранкой, даже инопланетянкой, но рядом ты — родной мирок, маленькая и хрупкая Вселенная, ласковая, понятная и понимающая... Единственная.

23.1.2001

ПИРОГИ

Мы печём пироги. Первый противень уже в духовке, и запах печёного теста и грибов наполняет нашу квартиру. Золотистые шторы скрывают тьму позднеосенней ночи за окном. Печка пышет ароматным жаром, превращая кухню в подобие бани. Мне приятно сидеть абсолютно голой в её жарком воздухе. Я долепливаю пироги (осталось не так уж много), заполняя последний противень, и любуюсь тобой. А ты, в одних лишь сабо и безо всякой одежды снуёшь по кухне, подобно резвой белочке, наслаждаясь своей наготой и моим вниманием. Складываешь в раковину и моешь посуду из-под начинки и теста. Порой просто расхаживаешь по кухне, повиливая бёдрами, стуча тонкими каблучками, и время от времени касаясь меня своим телом как будто бы невзначай.

Мы беседуем. Ты и рассудительна и восторженна. Говоришь о том, что счастлива, что не представляешь ничего уютнее этих вечеров наедине со мной, что самые рутинные дела обрели шарм и прелесть, наполнившись бесчисленным множеством жестов взаимной заботы и эротической игрой и что именно эта забота, эти жесты и эта игра и есть любовь в повседневности. А я — я даже не знаю, что сказать... Говорю, что ты очень красиво двигаешься, и нагая в свободном движении особенно мила, что мне очень-очень хорошо с тобой, так уютно, так спокойно, так сладко, так тепло...

И вот уже посуда вымыта и ты помогаешь мне доделать последние пироги. Твои руки проворно лепят их. Кончик носа забавно вымазан мукóй. Сидишь напротив меня, закинув ногу на ногу — загорелая, восхитительно голая, прелестная, нестерпимо желанная — средоточие и жара, и уюта.

28.1.2001

ПРИЗРАЧНОЕ УКРЫТИЕ

Кто-то обидел тебя...

Даже если ты смогла дать отпор обидчику, боль и огорчение остаются надолго. И сильнее всего на свете хочется остаться наедине со мной, уткнуться в меня и поплакать. Но как мало я могу, такая же уязвимая, как и ты... Закрыть собой от обид и боли — до чего же призрачное и непрочное укрытие... Обнять, приласкать, убаюкать тебя, плачущую или просто печальную... И ты затихнешь и уснёшь — до нового дня, до новых ран...

30/31.1.2001

СНЕЖНЫЙ СВЕТ

Светло-то как!

Странное время суток. Свет, такой не похожий на дневной, пробивается сквозь шторы. В бледноватом свете различимо твоё лицо на подушке, книги на тумбочке, мебель спальни вокруг.

Неужели ночь — но до чего же ирреален свет её.

Я выбралась из-под одеяла, удивлённая, подошла к окну и выглянула из-за шторы. А за окном — там просто полная луна сияет вовсю и свежевыпавший снег белеет в её сиянии.

10.3.2001

ВЕЧЕР

Устроиться рядом с тобой на диване. Склониться к тебе, прилечь, сняв очки, прильнуть лицом к твоим бёдрам. Чувствовать нежность твоего тела через тонкую ткань колготок, бархат краешка юбки. Глядеть в полумрак комнаты, видя лишь жёлтое пламя свечей, облачками длинных искорок переливающееся и туманящееся поодаль, да зелёный огонёк проигрывателя, расплывшийся лучистым кругом в моём близоруком взгляде. Внимать голосу Веры Матвеевой, пронзительному и беспокойному, и умиротворённой ласке твоих рук, перебирающих мои волосы, медленно скользящих по лицу и шее.

Вспоминать, мечтать или грустить — вместе с тобой. Заплакать, будучи не в силах иначе выразить свою нежность к тебе или просто задремать, уткнувшись в тебя.

25/26.4.2001

НОЧНАЯ ГРОЗА

Шебуршится беспокойный ветер, дождь шелестит, монотонный, бесстрастный. Молнии — яркие, резкие, на половину неба. Выскакивают из темноты, хулиганисто выплёскивая в комнату свой ирреальный свет. Раскаты грома ревут им вдогонку бессильными напыщенным угрозами.

Но ты их не видишь и не слышишь — ты спишь. А я смотрю на твоё лицо, такое знакомое и привычное. Как странно оно во вспышках молний — как бело, как резки тени. Твои размётанные по подушке кудри, любимые, рыжие, мягкие, то ли черны, то ли пепельны — не рассмотреть ни цвета, ни формы. Но вернувшаяся темнота вновь делает тебя тобою, теперь невидимую, но осязаемую — тёплую, мягкую, живую. И я глажу тебя и льну к тебе.

Спи, спи, моя хорошая.

21/22.6.2001

ЗОВ НОЧИ

Летняя ночь. Прохлада из открытого окна. Звуки таинственно-зовущие.

Порывы ветра — шуршат, шипят листьями, то тише, то громче, то встревоженно, то сонно, то смолкают... Приглушённые расстоянием гудок и стук колёс уносящегося в ночь поезда. И хочется лететь через поля и города, сквозь пространство легко и беспреградно — вместе с поездом, вместе с ветром...

Шаги в доме — тихие, твои. Не спишь — подкралась ко мне, обняла за плечи. Мечтаем...

28/29.6.2001

ТЁПЛЫЕ ЦВЕТА

Зелёная трава

Жёлтые одуванчики

Оранжево-чёрная бабочка

Охряное одеяло

Бежевые платья — сброшены в траву

Красные лоскутки бикини

Ты — светлая бронза загара

Рыжие волосы

Золотые серёжки

Алые губы

Карие глаза

3.7.2001

НОЧЬ ТРИУМФА

Эта ночь — ночь моего триумфа. Странновато говорить себе подобные слова, но по всей видимости так и есть. Я решила систему дифур,⁷ которую мурыжила ещё с третьего курса. Пускай лишь приближённо и не в первый раз, но наконец-то это результат, которым можно пользоваться! Впервые решение лаконичное и ясное, без необозримо-громоздких выражений для входящих в него констант или функций, и даже все формулы записались в одну строчку!

Как удивительно после более чем замысловатых выкладок, что результат столь прост и краток — смотрю и не нарадуюсь. Но лёгкий страх обнаружить ошибку примешивается к восторгу. Хотя бояться вроде бы и нечего, когда мой результат согласуется со всем, что я получала ранее — это согласие надёжнее всяких перепроверок. Так значит, триумф?!

И впору бы примчаться к тебе с радостными возгласами, показать восторженно своё решение, зажечь свечи и надеть наши лучшие платья, танцевать и петь, торжествуя, устроить маленький бал для нас с тобою двоих.

Но сейчас глубокая ночь, и ты спишь — свернулась калачиком на полупустой кровати, полуукрытая одеялом, полуосвещённая настольной лампой. А я сижу в пол-оборота к столу, заваленному бумагами, в пол-оборота к кровати, поглядываю то на тебя, то на свои формулы, собираясь просто снять свой домашний купальник, попить на кухне чаю и вытянуться в постели подле тебя.

12/13.7.2001

ХОТЬ ШАЛЬ НАКИНУ

Ты выбралась из постели, когда я уже почти заснула. Голая, стоишь у стола, рассматривая задумчиво свои бумаги во вкрадчивом свете лампы.

Что ж, вылезу и я — хоть шаль на тебя накину. А может и подскажу чего...

5/6.9.2001

НАД ЛЬЮЩЕЙСЯ ВОДОЙ

Раздетая догола, ты сидишь на краю ванны, смотришь, как она наполняется. Почти неподвижна, задумчива и рассеяна, погружена в себя и в созерцание и трогательно-мила. До чего же легка, безмятежна, незамутима красота твоей беззаботной обнажённости. Подобно красоте озёрной глади на тихом тёплом закате, она очаровывает и манит — нежно, ласково и неодолимо в своё бестревожное, бессуетное умиротворение. Так хочется открыть ей всю себя, проникнуться ею без остатка, соединиться с нею всем своим существом, стать её частью, стать ею. И мне остаётся лишь освободиться от одежды, распустить волосы, пристроиться рядом с тобою, чтобы кротко и вкрадчиво ласкать тебя, замершую, медитируя над льющейся водой.

7-14.9.2001

ПОЙМАТЬ МЫСЛЬ

О, как прелестна ты, ухватившая вдруг свою мысль, мысль из числа тех, что долго крутятся где-то рядом, вокруг нас с тобою, не даваясь ясному формулированию, ускользая сквозь частое сито многословных бесед. И вот вдруг ты спешишь записать — одну-две-три строчки — на первом подходящем листке, или в спешно запущенном редакторе. Быстро бежит ручка по бумаге, оставляя след мелких торопливых букв. Или, по мановению порхающих над клавиатурой женственных рук ряды звездочек-букв вспыхивают в черном небе консоли. Твой жест, останавливающий, придерживающий всё, обращенное к тебе — замирающий взмах раскрытой ладони, — «постой, минуточку, секундочку, сейчас!..» Вся ты, в своём упругом, напряжённом стремлении броска за ускользающей мыслью — что может быть очаровательнее!

16/17.10.2001

ТО, ЧТО ВСЕЛЯЕТ СМУТНУЮ НАДЕЖДУ

Проникшее сквозь платье дуновение тёплого ветерка в разгар летнего зноя.

Вид луны рано утром высоко в небе.

Взлетающий самолёт. Впрочем, садящийся — ничуть не меньше.

Новая книга.

Ночная прохлада — если выйти на балкон глубокой ночью, когда на улице безлюдно и тихо.

Пышные горы белых кучевых облаков, висящие в прозрачной бездонной синеве неба.

...7-1.11.2001

ДВОЕ ПОД ОДНИМ ЗОНТОМ

Наши пальцы сплелись на ручке зонта и ветер осыпал моё лицо твоими волосами, рыжими, волнистими, нежными. Я вдохнула аромат твоих духов, смешанный с запахом предосеннего дождя, приникла лицом к твоей голове. Укрытая от чужих взглядов развевающимися волосами, поцеловала тебя за ушком. Ты вздрогнула, сжала мою руку, ничего не сказала. Молчаливая и печальная, любимая.

24.7.2002

НОЧЬ, ПОМОГИ!..

Ночь, тихая, грустная, укрой меня своим одеялом темноты и тишины. Мне холодно и больно, ночь, помоги мне... Если можешь... Укутай меня в темноту и покой, укутай в сон — может быть в них отчаяние утратит свою нестерпимость, притупится безнадёжность о ватную глухую дрёму...

Помоги мне, ночь, помоги!... Если сможешь...

30/31.5.2002

ТО, ЧТО ВЫГЛЯДИТ ВЕСЬМА ВНУШИТЕЛЬНО

Невольное подражание Сэй-Сёнагон...

Мордочка крысы, сфотографированная с близкого расстояния. Корова.

Решение уравнения, с которым было много возни — даже если в результате получается очень простая формула. Пожалуй даже, тем внушительнее, чем она проще.

Платье а-ля Мэри Поппинс — оно добавит внушительности кому угодно, может быть, правда, кому угодно, кроме меня...

Ан-12, Ан-22 — внушительны и на фотографии, и высоко в небе, и в виде модели любого масштаба, не говоря уж об увиденных живьём вблизи. Странно, что другие самолеты, даже бóльшие, не производят впечатления столь сильной внушительности. Из вертолётов — лишь Ми-26. А дирижабль, должно быть, ни один не произвёл бы внушительного впечатления, как бы велик ни был.

Приглашение в командной строке⁸   [root@localhost root]#   — уж само собой!..

20.2.2002

СПЛЮ С ТОБОЙ

«Сплю с тобой»... Какая банальная фраза, избитое и затёртое выражение для любовной связи... Но до чего же глубокое и точное!

Ведь даже ни посвящённость в сокровенные тайны друг друга, ни нагота, ни блуждание ласкающих рук, забирающихся в самые интимные уголки тела, — ничто это не сравнится с засыпанием, пробуждением, дрёмой в объятьях возлюбленной.

Когда, от близости сна, сознание и чувства делаются мягки и текучи, словно воск от близкого жара, — растекаться, сливаться плывучим воском, текучим невесомым облаком в нежности любимой-подруги, ласкаемой и растекающейся в моей ласке... Что может быть лучшим выражением любви, чем это взаиморастворение!..

8.12.2002

САМЫЕ МИЛЫЕ ЖЕСТЫ

Когда налетает ветер, грозя унести шляпу с твоей головы, твоя рука взлетает к ней мягко, летуче и невесомо, словно порывом ветра и поднятая, лёгкая, как ленты летней шляпы. Движение грациозной, плавной и быстрой волной пробегает не то от тонких пальцев к хрупкому плечу, не то от плеча к ладони и пальцам... Дуновение женственности...

Когда в дождь ты забираешься под мой зонт — своего-то не носишь — о, с какой чуткой нежностью ты льнёшь ко мне, пристраиваешься совсем-совсем-совсем рядышком, обвивчато и гибко обнимаешь меня одной рукой, берясь другой за ручку зонта поверх моих пальцев!.. И ведь умещаемся обе под нашей маленькой тонкой крышей, совершенно достаточной, как оказывается, для двоих!

Когда в глубокой задумчивости ты балансируешь на своих каблуках, сцепив на темени руки, чуть запрокинув голову — сколько изящества и грации в чуткой неподвижности твоей фигурки, замершей в тончайшем зыбком равновесии. Лишь сведённые напряжённые тонкие ноги неуловимо подрагивают, и стан твой нет-нет да чуть качнётся-шелохнётся подобно ветке в безветрие, не давая ускользнуть задумчивому ускользающему покою с острия тоненьких высоких каблуков.

Как мило, что обращаясь ко мне, тебе непременно надо дотронуться до меня. Коснуться руки, плеча, колена, легонько подёргать за рукав или краешек юбки. Но особенно очаровательна эта твоя манера дома, когда ты нежно, упруго и настойчиво тянешь меня за ленточку купальника на моей голой спине, томно, нараспев произнося моё имя...

Когда ты читаешь или пишешь, лёжа на животе, опираясь на локти и болтая в воздухе ногами, ты грациозна, нежна и юна. Особенно юной делает тебя сочетание ярко-красного бикини с белыми гольфами и красными босоножками, верно, напоминая о давнем счастливом лете, когда мы вот так лежали вдвоём в тени смородин, читая книги, болтая, упоённые радостью знакомства с наукой и лесбийской любовью.

Ты совершенно очаровательна, когда раздевшись догола перед сном, ванной, загоранием в укромном уголке сада или нашими любовными утехами, и отложив самую последнюю снятую с себя вещицу, несколькими грациозными па пробуешь ощущение абсолютности своей наготы, освобождения и нежной открытости ставшего совсем обнажённым тела. Ты делаешь несколько шагов, очень плавно и медленно вынося, вытягивая одну ногу прямо перед другой и мягко ступая, немного отводя в стороны руки, выгнув кверху напряжённые ладони и пальцы. Худенькие голые расправленные плечи откинуты назад в упругом потягивании, а чуткие груди подрагивают легонько при каждом шаге. Замрёшь, чуть улыбнёшься, шагнёшь ещё, переливаясь и резвостью, и истомой.

Когда обнажённая ты накидываешь на плечи свою любимую шаль — сетчатую, с крупной ячеёй и длинными пушистыми кисточками по краям — и кутаешься в неё, ты выглядишь так зябко и печально, что от нежности к тебе наворачиваются на глаза слёзы. Скрещенные руки — ладони сжимают локти, плечи, удерживая шаль, укутывая голое тело в эфемерную ткань. Ах, как трогательно нежны мягкие груди, приподнятые твоими руками — пусти меня к ним пореветь...

Во сне — утянешь к себе мою сонную руку, пристроишь себе под щёку и мою ладонь, и свою... А спросонья, отлежав обе ладошки, не можешь разобрать, какая из них моя, какая твоя!.. И я не могу. Но как это мило — касаться лицом двух соединённых рук, совсем не различая, где своя, а где — любимой!..

8-18.3.2003

ОТЧАЯННО-ЖГУЧАЯ НЕЖНОСТЬ

Нахлынет, охватит вдруг — до невозможности жгучее чувство, когда хочется ласкаться с тобою, ластиться, льнуть, приникнуть к тебе и уткнуться в твою бережную нежность. Растечься по тебе, плавясь от нежности и ласки, истекая обожанием и слезами. Дрожать и плакать от пронзительно-острого, пробравшего до костей чувства любви и нашей единственности друг для друга.

Сжимается и замирает сдавленное тугим сухим комом сердце, а слова любви, мольбы о ласке, благодарности за неё и твою нежную близость проливаются стоном и сладостными слезами в твои руки, на твои груди, на твои женственные нагие плечи...

Нет на свете ничего сильнее, пронзительнее и отчаяннее этого порыва! И как он упоительно прекрасен, драгоценен, заставший нас наедине! Но до чего же не по себе становится, когда он подкатывает ко мне, оказавшейся в одиночестве или среди чужих людей!..

7-9.4.2003

ДОМОЙ

Серые сумерки, серый снег под ногами, желтоватый свет фар встречных машин. Дорога домой кажется долгой-долгой. Стволы тополей сменяют друг друга один за другим. Изредка кто-то идёт навстречу, изредка кто-то обгоняет нас.

Усталость не оставила сил ни строить планы на завтра, ни разговаривать. Я слушаю, вместо привычного, родного и милого голоса твоего твои мерные шаги, скрип снега под сапогами. Но звук твоих шагов, не меньше чем голос, говорит мне каждую секунду о том, что мы вместе, мы рядом, вдвоём, отзываясь во мне спокойной, немного томной радостью. Я любуюсь снежинками в твоих выбившихся из-под шапки рыжих кудрях, гляжу на твой закутанный в пальто силуэт в предвкушении возвращения домой, нашей с тобой наготы, осязания женственной мягкости твоего тела, своей нагой вверенности тебе, моя милая.

И если ты спросишь меня, о чём я задумалась, я скажу, что о том, как мы будем стоять под душем, прильнув одна к другой, и, замерев в неге наготы, объятий и близости, долго-долго слушать шум воды и плеск потока тёплых капель.

29/30.8-29/30.11.2004

УХОДЯЩЕЕ СЧАСТЬЕ

Закат на даче... Так тепло и тихо. Домик и берёза отбрасывают длинные тени, бабочки кружат над цветущим горохом — две белых капустницы, одна за другой... И ты, которой я любовалась издали, тайно влюблённая в тебя и не решающаяся сказать об этом, обнимаешь, гладишь меня, к тебе приникшую... Ты так красива сейчас в алом бикини, с распущенными волосами... Нагота, оттенённая лоскутками купальников и прикосновениями травинок, тень предвкушения любовных утех, счастливый покой близости и нежного доверия, окутавшего и соединившего нас после свершившегося признания в любви. И наступающее ощущение того, что это был лишь сон. И просыпаясь, я пытаюсь задремать снова, вообразить тебя, чтобы вернуться в тот же сон, ещё хоть на мгновение ощутить тебя, твою близость и сказать тебе, как я тебя люблю и как благодарна тебе за уходящее счастье этого сна.

12/13.6.2005

ТО, ОТ ЧЕГО СЕРДЦЕ СЖИМАЕТСЯ В ТОМЛЕНИИ-ОЖИДАНИИ

Подражание Сэй-Сёнагон...

Дождь, шумящий в листве летней ночью.

Вздох любимой, лежащей рядом без сна.

Прикосновение подруги, завязывающей бретельки купальника или поправляющей воротник закрытого строгого платья.

Первые одуванчики в мае.

Жёлтые цветы осота среди высоких августовских трав.

6-8.2006

ВЕСНОЙ ПРЕЛЕСТНО РАННЕЕ УТРО

Весной прелестно раннее утро.

Утреннее солнце едва поднялось над соседними домами, светит в окно. В комнате за закрытыми шторами уже совсем светло, свет ясен и мягок.

Всё в этом свете смотрится притягательно и обещающе: бумаги на столе, ряды книг, фигурки и статуэтки за бликами стёкол на полных света книжных полках...

А как очаровательна ты, дремлющая на залитой мягким светом кровати! Покрывало смято и отброшено — ведь так тепло — и вся ты — солнечные рыжие кудри, обнажённое полноватое тело, такое маняще-мягкое в сонной неге, — купаешься в тёплом и нежном свете, проникающем сквозь шторы, но кажется, исходящем от тебя самой.

4.2006-3.2008

СБОР ЯГОДЫ

Ярко-солнечный жаркий день в самый разгар лета. Солнце сияет и печёт так жарко, что любая одежда кажется лишней. Раздетые, в ярких купальниках, маленькими лоскутками и тонкими бретельками лишь подчёркивающих наготу, мы с тобой выходим собирать ягоду... Ты шествуешь на шаг-другой впереди меня, рассказывая мне что-нибудь или тихонько напевая под перестук своих сабо, то и дело оправляя бретельки и края лоскутков своего бикини, дразня моё и своё вожделение этим жестом.

Пройдя через огород, мы забираемся в заросли жимолости или вишни. Я лезу вглубь кустов, приопускаясь на корточки или на колено, высматриваю и выбираю ягоды из-под нижних ветвей. Ты, высокая, чаще тянешься вверх, к самым верхним ветвям, и к ветвям, самым запрятанным в глубине куста, которых мне, миниатюрной, уж точно не достать.

Я любуюсь тобой — как ты, раздетая, ладная крепкая и стройная, тянешься к самым высоким гроздьям ягод то вставая на цыпочки, то осторожно подпрыгивая, как ты улыбаешься мне, выглядывая из-за ветвей. И я, пробираясь в глубь кустов, изгибаясь и протискиваясь меж ветвями, стараюсь, ловя твоё полное эроса любование, придать всем своим движениям всё изящество, упругость и грацию, на какие только способна.

Упругие ветви, нагретые солнцем листья касаются наших тел всюду, то царапая, то гладя и всякий раз напоминая, как мы раздеты. Раздеты друг перед дружкой, друг для дружки... Мы то появляемся друг перед другом из-за ветвей, то скрываемся за ветвями снова, то соприкасаемся руками, тянущимися к близким ягодам, то толкаемся полунарочно голыми боками и спинами. В каждом движении всё больше вожделения, всё больше эроса, всё больше желания нравиться друг другу, дразнить и томить друг друга...

Медленно прибывает ягода в ведёрках, а томление, вожделение и жажда ласки в нас обеих нарастает всё сильнее и неумолимее, всё необоримее становится жарко-сладкий эрос, изводящий нас. Но мы не нарушаем наш негласный уговор — не оставлять работу, пока она не будет сделана. Лишь иногда, не утерпев совсем, когда оказываемся мы рядом, приобнимаешь то ты меня, то я тебя, и мы обмениваемся короткими, но жаркими до невозможности поцелуями, нетерпеливо касаемся набухших, торчащих под купальниками сосков друг друга, скользим ладонями по плечам, бокам и бёдрами. Поправляя друг на дружке купальники, едва удерживаемся от соблазна потянуть за бретельку и развязать... Но снова скрываемся друг от друга, раздразнённые, за буйной зеленью листвы, чтобы дразнить друг друга вожделением ещё больше...

И вот, когда вёдра полны или поспевшей ягоды совсем не остаётся на кустах, мы выбираемся наконец из зарослей под яркое солнце, и снова шествуем через цветущий огород, шагаем друг за другом, дрожащие от желания, и жаркий ветер ласкает нас...

А в прохладном, после жары и солнцепёка, полумраке дома, оставив ягоды в тени, мы припадаем друг к другу, освобождаясь от купальников, сбрасывая сабо. И одного лишь совсем нагого соприкосновения, объятий, обвивания друг друга, первых же поцелуев хватает нам обеим, чтобы взлететь на самый гребень волны страсти и сладости, взлететь и замереть в звеняще-стонущем трепете...

30.3.2008

ЯВА

Мы танцуем яву...

Под резковатые торопливые волны пения аккордеона и женского голоса мы кружимся вдвоём мелкими частыми шажками, ловя руки друг друга, — то совсем близко, тело к телу, то разлетаясь и тут же сближаясь вновь... Мы движемся в этом чувственном трепещущем танце, вьёмся одна вокруг другой в его прерывистом неровном полёте, как бабочки, порхающие друг за дружкой над осенними цветами. В нашем кружении, в наших движениях, в соприкосновении ладоней, в быстрых наших шажках — трепет крыльев бабочек вместе с трепетом пламени на ветру и волнами прибоя. Трепет счастья любви пополам с тревогой за неё, трепет чувственного упоения близостью любимой, вьющейся так близко, совсем близко, в танце одном на двоих...

Музыка — песня и голос Эдит Пиаф, Фреэль, Сюзи Солидор или Люсьенн Делиль влечёт нас за собой, влечёт друг к дружке, и, вместе с нашей любовью и нежностью, влечёт в неровное кружение явы, в извивы этих мелких торопливых шагов... В этот танец, давно вышедший из моды, забытый, почти неизвестный в наше время, когда-то увиденный тобой мельком в коротком фрагменте документального фильма о Европе предгрозовых тридцатых годов, и запавший тебе в душу, запечатлённый в твоей великолепной памяти. В этот танец, когда-то знакомый мне лишь по песням певиц, чьё искусство, чьи голоса отзывались во мне моими первыми осознанными сапфическими чувствами... В этот танец, который мы полюбили вместе, которому научила меня ты, а тебя — незнакомка со старой киноплёнки...

9.12.2008

ПОДРУГИ, СИДЯЩИЕ БОК О БОК

Блохи — препротивные существа

Сэй-Сёнагон

Они написали программу одними из первых, но вот незадача — эта программа находила минимум функции не в той точке, где он должен был быть. За всё занятие я, носясь от одних студентов к другим, то проверяя чьи-то результаты, то помогая кому-то «отловить блох»⁹, то объясняя кому-то что-то непонятное, не раз останавливалась за спинами этих двух девушек, пытаясь помочь найти их ошибку, проглядывая код их программы, найдя пару ляпов, от исправления которых программа, впрочем, не стала работать правильно.

И вот теперь, когда лента кончилась, все разошлись, получив оценки или унося с собой недоделанные программы, лишь эти двое не хотели уходить, упорно пытаясь довести программу до ума и надеясь на мою помощь. Странное дело, эти две девушки, довольно неплохо помня школьную математику, прилично зная матанализ, дифуры и алгебру, не умели программировать поначалу совсем никак. Я больше полу-семестра потратила с ними (и не только с ними двоими) на то, чтобы научить их программированию с нуля, рассказывала им больше про типы данных, операторы, структуру программ, написание и использование функций... Но и после всего этого я вынуждена была помогать им не столько с численными методами, сколько с программированием самим по себе...

И вот сейчас, больше не прыгая от одних студентов к другим, я могла сосредоточиться на помощи этим двум девушкам. Одна из них собралась-было уступить мне своё место за компьютером, но я просто пододвинула стул к ним и села рядом. Усаживаясь поближе к экрану и клавиатуре, я волей-неволей уткнулась коленями в колени девушки. И это соприкосновение через тонкую ткань колготок тотчас оживило в моей памяти воспоминание о наших с тобой студенческих годах, о том, как мы с тобой сидели на лабораторных бок о бок, так же соприкасаясь коленками, как эти девушки друг с дружкой и как я с одной из них сейчас. Вспомнилось, как в темноте лаборатории оптики, сидя за монохроматором¹⁰ и высматривая спектральные линии, которые двоились и троились у меня в глазах, я готова была проклясть всё на свете кроме тебя, сидящей так близко, и твоих прикосновений, кроме твоих коленей, уткнувшихся в мои, и твоей беспокойной руки, гладящей мои колени и дарящей успокоение и предвкушение твоих пока ещё далёких ночных ласк. И вот, сейчас, следя то за курсором в окне редактора, то за девичьей рукой, летающей от клавиатуры к экрану и обратно, я заметила, что другая рука этой девушки лежит на колене сидящей рядом и склонившейся к ней подруги-напарницы...

Неужели?.. Право же, я и сама готова сейчас пожалеть, что юбка моя, ровно до колен, слишком длинна...

И вот, рассказывая и показывая, как работает gdb¹¹, и объясняя смысл того, что он выводит, но по-прежнему не видя, в чём ошибка, я различила в доносящемся из коридора шуме шаги — глуховатый сухой перестук каблуков, — размеренный чёткий и монотонный ритм которых узнала бы в любом шуме... Эти шаги, — всё ближе, ближе, ближе — затихли у меня за спиной. Студентки вопросительно оглянулись, вернулись к своей программе... А мне и не надо оборачиваться — я и так чувствую, как ты стоишь у меня за спиной, чуть наклонившись вперёд, широко расставив крепкие полные ноги, сунув руки в необъятные карманы, вшитые между клиньев старомодного платья, сумка на плече, рыжие кудри в беспорядке, и напряжённая улыбка играет у тебя на ярко накрашенных губах, казалось бы готовая прыснуть смешком, но на самом деле означающая сосредоточенность...

Минута, и твоя рука легла на моё плечо, коснулась шеи, оправила волосы... Ещё минута-другая и твой пухловатый плавно-утончающийся палец ткнулся в экран коротко остриженным ненакрашенным ногтем. И ватно-глухой тихий голос твой произнёс с интонацией «элементарно, мой дорогой Ватсон»:

— Вот. Вот тут перепутаны счётчики цикла. Здесь «жи» должна быть, а здесь «и».

31.12.2008/1.1.2009

ЛОСКУТКИ ЛЕТА

Придумывание, шитьё и примерка купальников — изысканное эротическое действо.

Особенно зимой, когда в контрасте с плотной тяжестью уличной одежды и чопорной строгостью носимых на работе платьев, это занятие навевает нам обеим мечты о лете, о наготе друг перед другом и любовных ласках под жарким ясным солнечным небом среди цветущих трав... В каждом ярком лоскутке, в каждом нарисованном на ткани цветке, листе или бабочке — тёплая яркость летнего солнца, солнечность летнего цветения...

Пусть даже купальнику, который сошью я для тебя или ты для меня, предстоит быть девять-десять месяцев в году только домашним украшением наготы. Но эти кусочки лета из разноцветной ткани на наших телах в любое время года наполняют наш дом отголосками той жаркой, влекущей нас друг к другу, чувственности, которой в разгар июня и июля так дышит и сияет цветение свежих полных солнца трав, буйство листвы, кружение нежных бабочек, бездонность солнечного неба, белизна облаков и тёплый ветер.

Стрекочет кузнечиком швейная машинка, мельтешит игла, лоскутки яркой ткани ползут под лапкой. Продвигаю их аккуратно, расправляя, не давая краю оборки выползти из-под лапки, уползти в сторону. Прямо, прямо ползи... Не дрогнула бы рука... Ну вот, оборка пристрочена, теперь последний штрих, сшить её край. Готово, уф! Наш замысел очередного купальника для твоего домашне-дачного гардероба теперь наполовину, как не больше, воплощён...

А вот и ты — за стрёкотом машинки я и не услышала, как подошла ты и встала за моей спиной, уже совсем раздетая, в одних лишь очках, — готовишься примерить обновку. Как соблазнительна ты сейчас, как идёт тебе эта ожидающая украшения нагота! Твои руки благодарно скользнули по моей шее, плечам, спине, остановились на бретельке моего купальника — кажется, вот-вот расстегнут застёжку беспокойные пальцы.

Смешинка играет, готовая слететь, на твоих губах, поджатых в намёке на сдержанную улыбку... И мне хочется воскликнуть с наигранным возмущением «Ну что смешного?!» — как раньше, давно, когда я ещё не различала всех смыслов и значений твоих смешинок, твоей улыбки. Сейчас в ней — благодарность и сопереживание моему усердию, и радость обновке, и предвкушение демонстрации своей соблазнительности и эротичности.

И вот, надев нижнюю часть бикини, ты поворачиваешься передо мной и перед зеркалом, рассматривая и показывая себя, украшенную новым эротическим нарядом, оправляешь узкую оборку на трусиках, так эффектно подчёркивающую широкобёдрость твоей фигуры, и хихикаешь:

— Такой короткой мини-юбки я ещё не носила! — и смеясь, изображаешь подобие реверанса в этой «слишком короткой юбке», разводя руками в стороны края оборки. Твои глаза сияют, блики на очках вторят весёлому сиянию глаз, а округло-островерхие, вразлёт, грýди с солнышками-сосками подрагивают в смехе так соблазнительно! Их ещё нечем украсить, лифчик не сшит, и ладно. Нечем пока украсить, да и не надо, — зато можно поцеловать!

1.3.2009

ТЫ — МЯГКАЯ

Как нежна и ласкова мягкость округлых форм твоего полноватого тела, когда ты, обнажённая, обнимаешь меня, засыпая, когда я в полусне лежу приникнув к тебе, погружаясь и растворяясь в осязании твоей мягкости, в которой таится и геркулесова сила, и венерина страстность. Как мягки твои груди, свешивающиеся на мои плечи, мою шею, когда ты заглядываешь в то, что я пишу или читаю, подсказывая и помогая мне или просто любопытствуя. Рыжие кудри, в вечном беспорядке, мягкой пышной шапкой окружают твоё простоватое лицо.

Твой голос, глухой, нерезкий, тихий, немного невнятный, звучит ватно и облачно, окутывает мягкостью своей, как и твоя манера разговора — мгновение мимолётной рассеянной задумчивости всякий раз перед тем, как ты заговоришь...

Как мягок весь твой облик, оттого, что старомодные платья, которые ты носишь, сидят на твоей широкобёдрой высокогрудой фигуре, собираясь множеством складок, смягчая ещё больше её округлые ладные очертания.

Твой почерк — такие ровные и правильные, плавные, округлые — как сама ты, очертания букв...

Взгляд твоих глаз, глядящих сквозь очки обычно с некоторым удивлением и вызовом, смягчается туманной поволокой, когда ты смотришь на меня.

Твоё внимание, твоё присутствие рядом навевает мягкое и ласковое, тихое чувство неодиночества, устроенности, спокойного счастья или его близкой возможности...

7.3.2009

ПРОЗРАЧНЫЕ КРЫЛЬЯ НАГОТЫ

В укромном уголке дачи или леса вдали от людей, наедине с тобой — так хорошо раздеться совсем.

Раздеваться неторопливо, снимая вещь за вещью и чувствуя, как тело освобождается из привычного кокона. Чувствовать, как остающаяся без оболочек одежды плоть сливается с воздухом неба, тёплым, знойным или прохладным, неподвижным, или веющим дыханием ветра.

Волнительно ощутить всей кожей, как тело наконец остаётся облекаемо одним лишь воздухом, как больше не остаётся на теле ни единого кусочка ткани, ни единой вещи, и лишь только воздух облегает тело всё и всюду, даже в самых нежных сокровенных местах. И в этот момент, когда на мне останется лишь только воздух, солнечный свет и твой взгляд, любующийся и ласковый, — почувствовать себя бабочкой, покинувшей плотный кокон, расправившей прозрачные крылья наготы и готовой лететь, нежной-пренежной.

Улыбнуться тебе, тоже совсем раздетой, улыбающейся, поправляющей причёску. Пуститься резвиться, кружиться друг за дружкой, виться над цветами и травой, среди ветвей, среди бабочек.

И вот уже прикосновения воздуха смешиваются с прикосновениями твоих рук, ласковых, женственных, бережных. И вот уже прикосновениям пальцев, ладоней, вторят прикосновения твоих губ, волос, лица, грудей, полных бёдер, всего твоего тела, сильного, тёплого, мягкого. Ах!..

28.01.2010

МОЛЧАЛИВОЕ УВЕРЕНИЕ

Ранняя осень навевает грусть. Чувство прощания, предчувствие утраты разлито в небе, в желтолистых, кое-где начинающих редеть, кронах деревьев, золотящихся в лучах низкого солнца. Тепло... и листья так желты, так солнечны.

Как ярки, как цветущи эти переливы жёлтого, золотого, янтарного и красноватого в листве, ещё густой на понемногу облетающих ветвях, и уже устлавшей все дорожки. Но как недолга, как мимолётна, как обречённа эта красота, в своём цветении тающая и уходящая. Её цветение — отцветание, уход...

Тепло... Хоть небо уже сумрачнее летного, и солнце низко, и рано клонится к закату, тепло почти совсем как летом. Слишком тепло для осени. Твой плащ расстёгнут, мой снят и перекинут через руку.

Отсветы низкого солнца блестят на стёклах твоих очков. Рыжие кудри твоей старомодной причёски, ноги в колготках цвета твоих кудрей, пряжки на поясе и туфлях золотятся в тон цветам осени, осенних листьев, но всё же теплее, в тон низкому солнцу, но ещё мягче.

Автобусная остановка присыпана листвой. Деревья светлы и златолисты, словно в каждом листе немного отцветающего солнца. Они колышутся под ветром, теряя то лист, то несколько. Ещё тепло... Чувство прощания, предчувствие утраты...

Ты встала за моей спиной, обвила меня руками, привлекла к себе. Прикосновение твоих высоких грудей и полных ног, вся мягкость твоего тела, так ощутимая даже через плотную ткань двух уже не летних платьев, твои сцепленные на моей талии пальцы, и словно в дополнение к объятьям наброшенные на меня полы твоего плаща — молчаливое уверение: «Мы неразлучны. Я с тобой.»

09.2009-28.01.2010

БОК О БОК И РУКА ОБ РУКУ

Бок о бок и рука об руку. Улучить момент, ткнуться лицом в твоё округлое голое плечо, поправить на тебе бретельку выцветшего платья-сарафана и бретельку купальника рядом с ней, поймать твой взгляд.

С холма в ложбинку и на холм, по длинной дороге между заборами чужих садов, между кустами и цветами, выглядывающими сквозь заборы, под солнцепёком, ненадолго сменяющимся тенью, когда солнце заходит за редкие облака, под мерный стук наших низких каблуков по пыльной земле, стрёкот кузнечиков, шорохи травы и почти сливающийся с ними твой голос.

И я не столько слышу, сколько угадываю добрую половину твоих слов и фраз, но мне легко угадывать — я кажется предчувствую, если не что, то как ты скажешь. А ты, по своему обыкновению, как ты любишь, рассказываешь мне о книге, которую вчера читала допоздна, когда я уже и заснула на твоём плече, вся растворившись в ощущениях наготы, в запахе «Красной Москвы», пушистости твоих волос, тепле и мягкости тела.

30.01.2010

МОЯ МИЛАЯ РЫЖАЯ

Как красива ты, поливающая в разгар июльской жары грядки в саду! Раздетая, ладная как Венера, мощная, мягкая, в солнечно рыжем, как твои волосы, купальнике, под белой шляпой, ты вышагиваешь с двумя наполненными водой до краёв вёдрами в руках. Ты движешься, плавно раздвигая своим полноватым загорелым телом, своими полными ногами побеги и ветви, нависшие над тропинкой, прокладывая себе среди зарослей тут же скрывающуюся под ними дорогу.

Я любуюсь тобой, присаживающейся на корточки или опускающейся на колено около грядок, зачерпывающей длинным ковшом воду из вёдер и аккуратно выливающей её под самые корни кабачков, капусты, огурцов... Раздетая и оттого особенно нежная, мягкая и могучая в своей почти-наготе, открывающей всю стать и мощь женственного, полного сил и жизни тела, ты так великолепна сейчас, в этих движениях и позах, в этих изгибах и распрямлениях своей ладной фигуры — как ты прекрасна, как женственна за этим занятием, заботливо и спокойно дающая воду, и водою — жизнь всем этим растениям. Венера и Деметра в одном лице.

Ты улыбаешься, довольная то ли своей работой, то ли солнечным жаром лета и тем, как всё растёт вокруг, то ли своей раздетостью и тем, как ты нравишься мне, то ли тем, как нравлюсь тебе я, в купальнике лазающая со шлангом по рядам картофельного поля. И солнечные блики вспыхивают в воде ковша, на стёклах твоих очков и на застёжках твоего бикини.

И вот ты снова идёшь с вёдрами по полузаросшей тропинке, мне навстречу, чтоб я налила тебе воды. И я, выбравшись из рядов картофельной ботвы, стою перед тобой, опустив шланг в ведро, немного чумазая, измазавшая бок и ноги землёй с мокрого шланга, а ты смываешь с меня эту землю прохладной водой из своего ковша. Мокрой рукой ты оправляешь купальник на мне и на себе. Как ты красива! Стоишь, широко и устойчиво расставив полные ноги, смотришь на меня с многозначительной полуулыбкой.

Ах, вода уже вот-вот польётся через край ведра! Я торопливо убираю шланг, кладу его обратно между рядов картошки, кивая на полные вёдра:

— Не слишком много? Не тяжело?

— Ну что ты, — прыскаешь смешинкой ты — мне и твой вес не тяжесть, — и вдруг подхватив на руки меня, пускаешься кружиться. Мои сабо слетают с меня куда-то под сирень, а шляпа — на ботву картошки, я не успеваю их поймать. Да пусть летят! Я обвиваю руками твою шею, льну к твоему мягкому плечу щекой. Ах, как нам хорошо! Ты кружишься и кружишься, залившись ведьминым задорным смехом. Не упади! Да ты не упадёшь — скорее, взлетишь, обходясь даже без метлы, моя милая рыжая!

23/24.02.2010

РУЧЕЙ ПОД ХОЛМОМ

Ручей под холмом — какая ни есть, а замена не работающему сегодня водопроводу. И мы раз за разом спускаемся по узкой тропинке, наполняем вёдра и лейки и поднимаемся обратно к своему саду. Слишком жарко, и наши купальники мокры не столько от расплёсканной воды, сколько от пота. Это занятие было б изматывающим, если б не ты, твои развеивающие скуку рассуждения обо всякой всячине, что приходит в голову, и наше любование друг другом, и удовольствие друг дружке нравиться. Твой голос тих и мягок, спокоен, то рассудителен, то чуточку смешлив, созвучен стрёкоту кузнечиков, движению редких белых облаков и дуновению тёплого ветра, ласкающего прогретые солнцем травы и наши почти совсем раздетые тела. Ты так красива, прокладывающая своим мощным и мягким телом дорогу в свесившихся над тропой травах, гибко проскальзывающая мимо вылезших на тропу ветвей малины, несущая пустые вёдра и коромысло, которым ты пригибаешь в сторону прочь с нашего пути грозящие нас оцарапать ветки. И как же ты соблазнительна, делающая острожный шаг с мокрых камней у ручья в прохладную воду, где, стоя по колено в ручье, удобнее наполнять вёдра. И я, рядом с тобой в одном лишь мокром маленьком бикини, ловлю всем своим, таким открытым тебе, телом твой ласковый взгляд, которым ты меня почти что гладишь. В нём — умиление моей миниатюрностью, желание привлечь меня к себе, обнять, обвить, взять на руки, укачивать, ласкать, в нём — вожделение и томление, и поволока, и отблеск солнца, отражённый в стёклах больших очков, в нём наслаждение моим влечением и обожанием. А на обратном пути — как ты прекрасна, несущая два больших ведра на коромысле, придерживающая его одной рукой, а другой то оправляющая на себе купальник, то отводящая с дороги в сторону ветви шиповника или полудикой малины, оберегая наши тела от их колючек, то вдруг, полуобернувшись, поправившая сползшую мне на лоб шляпу, которую мне совсем не просто поправить на этой тропе, где некуда поставить на землю лейки, занимающие руки. Солнце сияет в рыжих кудрях, капли воды, расплескавшейся из моих леек, поблёскивая солнечными искорками, стекают по твоим мощным полным ногам, и солнцу вторит ярким солнечным зайчиком блеск маленького солнышка застёжки купальника на твоей голой мокрой спине. Мы поднимаемся всё выше, и ты хихикаешь, когда вода из лейки ещё раз выплёскивается на тебя при моём неловком шаге. Ты снова протягиваешь руку, чтоб отодвинуть с дороги очередной стебель малины, оглядываешься на меня, чтоб убедиться, что и меня оберегла ты от её колючек. Так хочется обнять тебя, поцеловать. Дойдём, ещё немного, — обниму и поцелую.

31.12.2010/01-04.01.2011

И СНОВА БОК О БОК И РУКА ОБ РУКУ

Впереди долгая дорога. Автобус трогается в путь, мы устраиваемся на сиденьях. И так хорошо привалиться к твоему боку, словно погружаясь в складки твоего широкого старомодного платья и в мягкость твоего мощного тела, уткнуться лбом в твоё плечо, пристроить свою руку тебе на плечи и запустить пальцы в твои беспорядочные рыжие кудри — ведь ты это так любишь! — прикоснуться ногой к твоей ноге, чувствуя, как тебе нравится и пробуждает эротические предчувствие это соприкосновение икр через тонкую ткань колготок. И я закрываю глаза, превращаясь в это сказанное всем телом и всеми складками платьев безмолвное «Я тебя люблю». И мы сидим, твоя рука лежит на моих коленях, твои пальцы привычно теребят край моей юбки. А вот твой локоть легонько толкает мой бок — ты достаёшь из сумки книгу. И открыв глаза, я гляжу в раскрытые над твоими коленями страницы. Я угадываю направление твоего взгляда, я читаю те же строки, что и ты, разбираю те же, что и ты, формулы. Окутанная твоей мягкостью и спокойствием, я почти беззаботна — мне легко читать, легко следить за мыслью, благо и книга написана без скачков и пропусков в рассуждениях и выкладках. И в какой-то момент, поведя пальцем в сторону придержавшей нас в затруднении формулы, я оставляю свою руку поверх твоей руки, держащей книгу, другой рукой всё так же перебирая твои волосы. Так всю дорогу и движемся с тобой, бок о бок и рука в руке, от теоремы к теореме, от примера к примеру...

03.01.2011

ДОРОГА НАВЕВАЕТ ВОСПОМИНАНИЯ

Полуоблетевшие деревья становятся всё бесцветнее в наступающих сумерках, сменяются за окнами поезда мокнущими под дождём убранными и неубранными полями, мокрыми автомобилями у шлагбаума на переезде, балками фермы моста и тёмно-серой узкой речкой в туманной низине.

N.N., едущая на ту же конференцию, что и мы, заняла ноутбуком и ворохом бумаг весь столик у окна купе и что-то не то доделывает, не то проверяет.

А ты забралась на верхнюю полку, улеглась, раскрыв ноутбук перед собой, и только теперь взялась составлять презентацию нашего доклада. Вот и опять слишком много работы осталось на предпоследний момент, хотя до второго дня конференции, когда нам выступать, есть ещё немного времени... И придётся навёрстывать сейчас всё, что мы не сделали, предпочтя работе долгие дороги пешком рука об руку на дачу и обратно, любование наполняющимися золотом и багрянцем пейзажами, вянущими, но ещё в основном зелёными травами, последними цветами и первым листопадом, созерцание пленительного и грустного очарования пустеющих покидаемых огородов, сбор остатков урожая, наслаждение последним теплом ранней осени, которое так упоительно было ловить, выйдя в полуосенний сад в одном лишь бикини, бродя между засыхающих трав, убранных грядок, отцветающих цветов и начинающих желтеть деревьев или качаясь в обнимку с тобой на ещё немного согретых солнцем качелях. Готовиться к конференции можно было бы и там, но там писались только стихи, а разговоры о науке шли всё больше о том, как, не противореча явно современной физике, описать то или иное фантастическое устройство, в каких эффектах и явлениях можно бы предположить признаки ещё не открытых физических взаимодействий, которые можно было бы «впрячь» в фантастические машины будущего.

Ну а теперь — пора. Не так-то просто будет развернуть уже написанные тезисы — несколько формул: исходные уравнения, решение, пара абзацев пояснений к формулам — в два десятиминутных доклада, внятно описать и обосновать те приближения и упрощения, которые использованы нами, расписать ход решения, да ещё и уложиться при том в ограниченное время выступления, и ограниченное, тем самым, количество слайдов.

И я стою рядом с тобой, прислонившись к полке, лицо напротив твоего лица, вслушиваюсь в проговариваемые тобой первые фразы для первого слайда — описание проблемы и постановку задачи, предлагаю их в своей формулировке, ты переформулируешь их снова, а потом снова я... Мы обсуждаем, чтó, как, насколько подробно и в каком порядке дальше писать. Твой глухой голос смешивается со стуком колёс, и мне приходится то и дело переспрашивать — совсем как в студенческие годы, когда я ещё не вполне привыкла к ватно и облачно звучащей твоей речи.

Ты начинаешь писать, и я тянусь на цыпочках, чуть не подпрыгиваю, пытаясь заглянуть в экран. «Залезай ко мне,» — зовёшь ты, видя бестолковость этих моих попыток. И я вскарабкиваюсь, но мне негде лечь рядом с тобой, как бы ты ни старалась освободить мне побольше места. «На меня ляг, а то упадём,» — советуешь ты, и я вытягиваюсь на твоей мягкой спине, вытягиваю ноги вдоль твоих полных ног, щекой касаюсь рыжих кудрей, пахнущих «Красной Москвой» и, кажется, немного дымом.

— Не придавлю?

— Ты — лёгкая, ты маленькая... — говоришь ты с нежностью.

— Платье тебе изомну?. — смущённо бормочу я.

— Оно всегда всё в складках...

Вдыхая запах твоих духов, уткнувшись подбородком в твоё плечо, я наконец-то могу видеть экран ноутбука и просовываю к клавиатуре руку под твоей рукой. Ты набираешь первые фразы, первые формулы. И когда твои полноватые изящные пальцы задумчиво замирают над клавишами, продолжение или другой, свой, вариант впечатываю я. А потом снова ты, легонько отводя в сторону мою приостановившуюся в задумчивости руку, продолжаешь эту эстафету. Ты нашёптываешь мне подсказки, вопросы или свои сомнения, а я нашёптываю тебе свои — в самое ухо, которое мне чем дальше, тем больше хочется украдкой поцеловать. И я тебя тихонько, одним прикосновением, целýю, локтем теснее прижимаясь к твоей груди, грудями — к твоей спине и исправляю опечатку, молчаливо подсказанную движением кончика твоего пальца. Я чувствую приятное томное напряжение в твоём теле, ощутимое даже через ткань платья, свитера, юбки — оно скрадывает муторность работы, оно навевает мечты и воспоминания.

Первые вводные слайды готовы, уравнения и обозначения в них написаны, обезразмеривание уравнений и все замены переменных выписаны... Пауза... А поезд трогается с полупустой станции... Ты загляделась поверх экрана, сквозь окно, туда, где желтеют огни окон погружающейся в ночь деревни.

О чём ты думаешь? Вспоминаешь, как поезд увозил тебя домой на каникулы, ты возвращалась, чувствуя себя триумфатором, сдав сессию на одни пятёрки, но до чего же грустна была дорога, и как тебе до слёз тоскливо и одиноко стало от расставания со мной, твоей напарницей по всем лабораторным, соседкой по парте на всех занятиях и собеседницей на всех переменах. В этом сидении бок о бок, списывании друг у друга и объяснении друг другу списываемого, в болтовне о книгах и политике, даже в манерной вежливости наших разговоров, так непохожей на обычную студенческую фамильярность, проступала неясная тихая нежность и потребность друг в друге, которую мы осознали лишь первый раз надолго расставшись. Нелепое прощание, какие-то ничего не значащие слова, рукопожатие... И поезд, увозящий тебя домой. Дождь, мокрые поля и станции, деревни за окном, ставшие совсем унылыми под дождливым небом; люди вокруг в вагоне все без исключения совсем чужие. Отравленное вдруг наступившим одиночеством ликование триумфа (триумфа, в самом деле, ведь никто не ждал, что первый курс ты закончишь так блистательно: «отлично» по всем предметам и первая научная статья, где ты в соавторах на равных с аспирантами приметившей нас с тобой N.N.!). Водоворот летних сельских хлопот захватил тебя, оставив лишь иногда по вечерам немного времени на чтение, и это было пожалуй даже неплохо: за чтением тебе делалось грустно оттого, что нет рядом меня, с которой так хорошо было говорить о всём прочитанном — прочитанном сейчас, прочитанном когда-то раньше (ведь ты перечитала всё содержимое районной библиотеки от научно-популярных журналов до классической литературы). Но письма наши друг другу были беззаботны и даже деловиты там, где речь заходила о деревенских и дачных работах, вроде окучивания картошки, ухода за огурцами и так далее... Ты поясняла написанное рисунками, изображая на них рядом с растениями две фигуры — широкобёдрую и мощную рассказчицу и пигалицу-слушательницу, в которых так очевидно угадывались мы с тобой. Ты поспешила вернуться за пару дней до начала семестра и мы бродили с утра до вечера по городу, рассматривая людей и улицы, беседуя, молчá, утоляя жажду простого и ясного понимания, сложившегося между нами. Мы даже успели побывать на даче, удовлетворить твоё любопытство о том, что и как там растёт. Жаль, мне не удалось тогда пощеголять перед тобой в бикини — августовская погода быстро портилась, лили дождли, похолодало, мы всю дорогу туда и обратно месили грязь и мокли. Однако же среди поникших предосенних грядок тебе удалось покрасоваться передо мной хоть не своими формами, так силой — одним-двумя ударами кувалды загоняя в землю колья, которые пора было подставить под тяжело обвисшие ветви яблони...

Да, ты говорила столько раз — дорога, вид уплывающих в сумерки за окном поезда полей и деревень, перроны сельских станций навевают тебе воспоминания о наших разлуках, но они вытягивают за собой воспоминания о встречах, о том, как тебе становилось хорошо, когда я снова появлялась рядом.

А я, лежащая на тебе, выглядывающая из-за твоего плеча и вдыхающая запах твоих духов, вспоминаю ту далёкую ночь, когда, обсчитывая лабораторную, мы впервые засиделись у тебя до глубокой ночи. Снявшая своё мешковатое платье, ты оказалась так красива в ладно сидящей на твоей фигуре короткой тонкой комбинации, в сабо на низких каблуках, вышагивающая вокруг меня кругами с книгой в руке или стоящая рядом, широко расставив ноги, чуть наклонясь вперёд и теребя край подола лежащими на бёдрах беспокойными руками. Ты садилась рядом, соприкасаясь со мной коленями. И я, по твоему примеру повесившая свои юбку и свитер на спинку стула, то и дело поправляла бретельки, декольте и кружевной подол своей нижней рубахи, поводила голыми плечами и коленями и смущалась от мысли, что ты заметишь, как мне приятно быть перед тобой полураздетой. Но время шло, и нам, чем дальше тем больше, становилось не до кокетства. Весь вечер мы, под твои нервные смешки споря и толкаясь локтями, искали ошибки в написанной в четыре руки за пол часа программе, обсчитывавшей результаты лабораторной. Наконец, получив правдоподобный результат и торопливо написав выводы, взялись писать реферативную часть следующей работы. Мы исписали чуть ли не треть тетради, глаза слипались, меня трясло от нестерпимого, засасывающего желания спать, ты отгоняла сон из последних сил, щипала себя за уши. Едва не падая носом на стол, путаясь в мыслях, правя и зачёркивая, я дописывала анализ рабочей формулы, а ты дочерчивала схему установки. Когда мы закончили, стрелка часов уже переползла за четыре. Но всё же нам оставалось ещё немного времени на сон. Ты завела будильник, сняла очки, чуть их не уронив сонной рукой, тяжело плюхнулась на единственную в твоём жилище кровать, заняв на ней всё место, и позвала меня. Я попыталась примоститься с краю, но места не было, и ты меня, чуть не упавшую, обхватила руками и уложила на себя. Мои колени оказались между твоих крепких колен, ты обвила руками мою спину, укрыла нас обеих одеялом, легонько прижав моё лицо к своей груди, такой высокой, мягкой и округлой, запустила руку в мои волосы и уснула. И, едва подумав о том, как же хорошо мне с тобой, в твоих объятьях, как хорошо мне чувствовать тебя всем своим телом, я провалилась к тебе в сон, сладостный и долгожданный.

А потом ты тормошила меня и тут же — опаздываем! — вскочила спешно, как по тревоге, одеваться, закидывать в свою необъятную сумку тетради со стола, пока я полуразбуженно натягивала колготки, свитер и юбку и путалась нецепкими со сна руками в шнурках ботинок. И вот уже мы, с топотом пронесясь по лестнице, бежали к автобусной остановке, ломая лёд полузамёрзших луж, поднимая брызги и ледяное крошево, поскальзываясь, но не давая друг другу упасть. Бледное морозное утро будило нас холодным ветром, раздувавшим полы застёгиваемых на бегу пальто, трепавшим твои рыжие волосы, сияющие ярче и теплее, чем низкое туманное солнце. И чем больше мы просыпались на бегу, чем яснее становились мысли, тем отчётливее появлялось осознание, что минувшей ночью мы тесной близостью наших тел, прикосновением сонной щеки к груди, погружением сонной руки в волосы сказали друг другу все «Я тебя люблю», какие только можно сказать, какие давно пора сказать. Вот — остановка, и мы, ожидая автобуса, переводили дух. Ты, достав зеркальце и помаду, накрашивала губы, и как всегда глядела из-за стёкол своих очков с каким-то удивлением и вызовом. Когда ты закончила и, придирчиво оглядев своё лицо, убрала зеркальце и помаду обратно в карман, я приблизилась к тебе, встала на цыпочки, опёрлась на твои плечи и быстро поцеловала тебя прямо в губы. Довольная улыбка пробежала тенью по твоему лицу, искорки заплясали в зелёных глазах, а рука взяла мою руку. Совсем как сейчас, когда твои пальцы переплелись с моими, замершими над клавиатурой и над уплывающими за окном тенями.

N.N. вытягивает нас из грёз расспросами про опции команд GNUplot. Ты, помнящая всё до мелочей, ей отвечаешь, а я, благо мой голос звонче, повторяю твои ответы, когда она переспрашивает.

Поезд трогается с очередного полустанка, и ты, не выпуская мою руку из своей, другой рукой, редкими, как стук колёс мало-помалу начинающего движение поезда, касаниями одного-двух пальцев, начинаешь набирать — буква за буквой — заголовок следующего слайда...

10.01.2011

КУДА БЫ ПРИСТРОИТЬ ОЧКИ, УМЫВАЯСЬ?

Жаркий день. Жгучий солнечный зной иногда сменяется приятным теплом, когда облака заслоняют солнце, смягчают его свет и жар. В эти минуты становится так приятно бродить по саду, наслаждаясь ощущением своей раздетости, подчёркнутым осязанием упругости лоскутков и бретелек купальника на теле, прикосновением травинок и веток.

Простучав каблуками сабо по крыльцу, набросив шляпу на ветку сирени, с большой пластиковой бутылкой воды в руках ты идёшь умываться. Расположилась над грядкой, чтобы вода не пропадала напрасно. Сняв очки, ты с усмешкой вертишь их в руке — рядом некуда их положить. А у бикини, само собой, нет карманов. Но немного помедлив, ты засунула очки под шнурок-пояс трусиков. Так ты носишь порой в саду, подсунув под тугую бретельку или резинку края купальника, свои блокнотик и ручку для записи внезапных мыслей. И теперь, пристроив очки за пояс, ты увлечённо плещешь пригоршни воды себе на лицо и плечи, убираешь с лица пряди намокших волос, и посматриваешь рассеянно по сторонам, куда-то в пространство. Бросив опустевшую бутылку на землю, ты водишь ладонями по своим голым бокам — как будто ищешь очки, подобно тому, как спросонья ты пытаешься найти их рукой на тумбочке возле кровати.

Подойду к тебе, «помогу найти» твои очки. А ты меня поцелуешь — ай, какая мокрая!

17.07.2011

ЧТОБЫ РУКИ БЫЛИ СВОБОДНЫ

Не подумав захватить с собой ни пакета, ни корзины, ты вышла собирать тысячелистник, растущий вдоль дачного забора. И вот, чтобы не носить увеличивающийся пучок сорванных стеблей в руке, ты пристраиваешь их за бретельки своего бикини.

Медленно, нечастыми шагами, переступаешь ты по каменистой дорожке, отмечая каждый шаг глухим стуком каблуков своих сабо и хрустящим шорохом гравия под ногами, напеваешь себе под нос глухо, пушисто и тихо-тихо, почти не слышно, как ветер в траве, а иногда протягиваешь руку за редкий забор, чтобы достать из зарослей малины спелую ягоду.

Шаг за шагом, цветок за цветком, букетики тысячелистника в ложбинке между высокими грудями и на боках над полными бёдрами натягивают бретельки всё туже, так, что эти тонкие шнурки всё сильнее вжимаются в твоё мягкое, чуть полноватое тело, отчётливее и чувственнее подчёркивая твоё ощущение раздетости, отчётливее и соблазнительнее показывая мне, залюбовавшейся тобою, мягкость и округлость твоих форм. А цветы тысячелистника вторят белизне лоскутков твоего бикини, оттеняют загар голой кожи и цветом походят на редкие облака, плывущие в бездонной синеве тёплого неба.

И я, сама не знаю, — помочь ли тебе, послушать ли, как ты на этот раз переделываешь «Mon homme» в «Ma môme»¹², полакомиться ли малиной по твоему примеру, а может просто побыть рядом — вышла тебе навстречу, вышагивая вдоль забора как по подиуму, оправляя на себе края купальника и поправляя шляпу, всей своей плотью ловя твой чуть смущённый смешливый взгляд. Ты, как обычно, широко и устойчиво расставив полные ноги, сдерживая смешок в вечно улыбающихся плотно сжатых губах, остановилась с цветком тысячелистника в руке.

— Принести корзинку? — спросила я.

— Не надо, — хихикнула ты, — люблю, чтоб руки были свободны, — и, сунув сорванный стебелёк тысячелистника под бретельку теперь ужé моего бикини, заскользила обеими своими тёплыми ладонями по моим голым бокам, беспокойными пальцам закрадываясь под лоскутки купальника на моём теле, любуясь мною одновременно и взглядом, и на ощупь.

22.08.2011

ТВОЙ ГОЛОС

Твой голос — глуше, тише и монотоннее стука твоих сабо, мягче, чем оборки твоего бикини, теплее, чем твоё тело, согретое солнцем и движением, тенистее, чем тень твоей широкополой шляпы, пушистее, чем рыжий хаос твоих кудрей. Смешливые нотки в монотонной повествующей речи, тембр с лёгким, то проступающим, то слабеющим оттенком насмешки, подвижным и переменчивым, как непрестанное движение твоих пальцев, не находящих покоя ни на твоих бёдрах, ни на моих, царапающим слух легонько, ласково и чувственно, как прикосновения твоих коротко остриженных ногтей, едва касающихся моей кожи. Смешки, иногда вдруг прыскающие, как солнечные отблески в линзах очков поверх твоего взгляда, немного удивлённого и вызывающего.

25.08.2011

АХ, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ УЮТНЕЕ?

Ах, что может быть уютнее одного зонта на двоих!

Стоять под моросящим осенним дождём, дождём угасающего, остывающего октября, в твоих тесных объятьях, полуукрытой полами твоего незастёгнутого плаща, и держать в руках зонт, большой зонт, укрывающий нас обеих. Чувствовать прикосновение твоего подбородка к моему темени, твоё дыхание в моих волосах, чувствовать мягкую крупноту твоих грудей за своей спиной, чувствовать тёплую полноту твоих ног через пока ещё не очень плотную ткань колготок. Не видя, но зная, представлять твой взгляд, распахнутый, с любопытством и вызовом, смешинкой и бликом стёкол очков. Обмякнуть в твоих сильных руках, но крепко держать зонт и смотреть на листья, капли и потоки воды вокруг наших туфель, на твои, сцепленные под моей грудью, пухловатые пальцы.

Ах, что может быть уютнее?

Разве только жёлтый свет торшера и жёлтые шторы, которыми занавешена ночь, и кресло одно на двоих, мягкость твоего бока, шелковистость комбинации и шершавость кружевного подола между нашими телами, прикосновение то твоих кудрей к моей щеке, то оправы твоих очков к моему виску, четвероухие наушники и голос Жоржетт Плана в них, твои руки, то пробирающиеся к клавиатуре из-под моих рук, то уступающие моим пальцам место над клавишами, текст статьи или код, по слову, по фразе, по оператору дописываемый тобою за мной и мною за тобой.

16.12.2011

РУКИ

Обнажённая, ты стоишь, как всегда по своей привычке, устойчиво и широко расставив ноги, и улыбаешься смущённо, хихикаешь.

Тебя смущает не нагота, не открытая всем ветрам и взглядам стать твоей фигуры, не лоно, не прикрытое ничем, не груди, подрагивающие при каждом шаге, каждом движении.

Тебя смущает и смешит немного, что некуда деть руки. Нет ни карманов, чтобы сунуть руки туда, ни пуговиц, чтоб их вертеть, ни складок платья, чтобы их расправлять, ни подола комбинации или бретелек бикини, чтобы их теребить. И твои беспокойные пальцы не находят себе места нигде на твоём теле — ни на полных бёдрах, ни на боках, ни под округлыми высокими грудями, ни в глубокой ложбинке между ними, ни даже у лица в рыжих кудрях...

Ты прыскаешь смешком и смотришь на меня. Мы с тобой знаем место для твоих рук. Самое лучшее место, благо, что наша нагота другого и не предлагает, — вся я, всё моё тело.

Можно просто взять меня за руку, перебирать мои пальцы в своих. Можно скользить ладонью по руками, по плечам, по бокам, по бёдрам, обвить рукой мою талию, прижать меня с себе, голой, мягкой и тёплой, или просто положить мне руку на голое плечо. Можно задумчиво водить пальцем по линии моих ключиц, как ты любишь, скользить по шее от ямочки между ключицами до ушей и обратно, или бережно взять кончиками пальцев за торчащий сосок. Можно обхватить ладонями груди, или дотронуться до лица, изучать пальцами линии бровей и контур носа, перебирать пряди волос. Или выводить пальцем на моём теле круги и дуги, замысловатые линии, словно вспоминая и повторяя очертания тех цветов, что нарисованы на моём платье, которого на мне сейчас так хорошо, что нет. Или мелкими шажками коротких касаний бежать по бёдрам, словно отмечая точки узора, который был на моих колготках, когда они на мне были. Коснуться ладонью лона, скользнуть юркими пальцами между жарких влажных губ, так сладко вожделеющих прикосновений твоих беспокойных милых рук.

И я буду вторить твоим движениям, скользить руками по тебе, как ты по мне. А ты вдруг рассмеёшься. Над кем, над чем?! — вспыхиваю я. Да просто над тем далёким временем, — хихикаешь ты ещё больше, — когда мы находили друг друга не очень-то красивыми и думали, что просто дружим, а наша дружба не предполагает ничего такого.

2.2.2012

НЕМНОГО ТЕПЛА ЛЕТНЕГО СОЛНЦА

«Идите все от меня, отцепитесь, исчезните!» вертится у тебя на языке, но ты молчишь. Застывшее маской непроницаемой бесстрастности лицо, руки в карманах упрятаны глубже и плечи сутулятся, стук каблуков тяжёл и резок. Словно выстукиваешь бесконечной чередой точек морзянки: никого, ничего, никого не хочу больше ни видеть, ни слышать. Нет сил — ни брать под крыло студентов и даже меня, ни разить острой ума, ни пересмешничать в спорах или досужей болтовне.

Хочется только молчать, целую вечность сидеть одной на качелях в глубине сада, болтать ногами в воздухе и слышать только шелест ветра, снять очки, не видеть даже контуров яблонь, запрокинуть голову, закрыть глаза и видеть лишь оранжеватый свет солнца, проступающий сквозь опущенные веки.

Сад далеко, качели и яблони занесены снегом, а солнце — бледное, холодное, низкое отбрасывает колкие отсветы в снежинках сугробов.

Но тело моё хранит немного того тепла, которым согревало нас с тобой летнее солнце, и немного его тёплого оранжеватого света осталось всё ещё не сошедшим загаром на моей коже.

И я подкрадусь к тебе, молчаливая и незаметная, сниму перчатку и вкрадчиво дотронусь рукой до твоего виска. То ли очки поправить, то ли прядь волос. Скользну мизинцем между ресницами и линзой, коснусь твоего века. Мы на мгновение замрём, я ткнусь лицом в твоё плечо, ты прикроешь глаза, и я почувствую под ладонью движение твоей щеки — отголосок улыбки, которой ты встречала сияние солнца, раскачиваясь на качелях.

2.2.2012

И Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ТАКОЙ МАЛЕНЬКОЙ

Как ты любишь тихонько встать за моей спиной, не говоря ни слова, тесно обвить меня руками и притянуть к себе, ткнуться лицом в мой затылок, стоять, касаясь ногами моих ног, и прижимая мои плечи с своим грудям. И, проиткинувшись назад — к тебе, теснее прислоняясь к тебе, большой и мощной, чувствуя и мягкость, и силу твоего тела, я кажусь себе такой маленькой, ещё миниатюрнее, чем я есть.

Я знаю, моя миниатюрность умиляет тебя и обостряет нежность, навевая мечты и желания — подхватить меня на руки и кружиться, резвиться под летним небом, над полными солнца цветами и травами, или — усадить меня верхóм на колени к себе, сидящей на качелях и взмахами мощных ног возносящей нас обеих всё выше и выше к летнему солнцу, рыжему как твои волосы, или просто в темноте, когда на нас нет даже очков, под шум ночного ливня на ощупь любоваться моей миниатюрной фигуркой.

12.2.2012

ТЫ СИДИШЬ НА КАЧЕЛЯХ

Ты сидишь на слегка покачивающихся качелях, болтая ногами в воздухе, то роняя свои сабо, то надевая их вновь. Погружённая в себя, с тенью задумчивой улыбки на поджатых губах ты глядишь куда-то перед собой поверх смородиновых кустов.

Или, несколькими энергичными взмахами полных крепких ног ты раскачиваешь качели, и сидишь затем почти не шевелясь (лишь налетающий ветер треплет солнечно-рыжие волосы), пока движение качелей не затихнет совсем.

А потом вытягиваешь ноги, чувственно, с силой сводя свои полные мощные бёдра и крепкие колени, упираясь каблуками в землю, откидываешься назад, крепко держась руками за поручни качелей (за цепи, на которых подвешены качели), запрокидывая голову и устремляя в небо мечтательный взгляд. Стоит поджать ноги, и качели понесутся вперёд со всего размаха. Но ты пока неподвижна и качели под тобой тоже.

Неподвижна и я, позабывшая все дела, любующаяся тобой, прислонясь с столбу качелей. И я не знаю, чего я хочу больше — смотреть на тебя и любоваться тобой, или прильнуть к тебе, сесть рядом, и своим телом осязать тебя. Что привораживает меня больше — как ты мила в покое мечты обо всём и ни о чём, или как ты желанна и чувственна в движении? Скажи, рыжая ведьма?

07.2011-3.3.2012

У БИКИНИ НЕТ КАРМАНОВ

У бикини нет карманов. И ты, бродя по саду просто так или занимаясь садовыми делами, носишь свой маленький блокнот, подсунув его под край купальника, плотно прижатый к телу резинкой и упругой тканью, а ручку — прицепив к бретельке, где она смотрится висящей как какое-то украшение. Порой, вдобавок к ручке и блокноту, ты носишь, тоже прижав под краешком бикини, разную мелочь — сорванные стручки гороха или стебли укропа с зонтиками цветов, насадку к лейке, ножницы, ножик, пакетик с семенами, отвёртку, пару-другую-третью гвоздей или шурупов, ворох верёвочек для подвязывания растений, да мало ли...

Вынув блокнот и что-то записав, или вернув его обратно, или достав другую вещицу, или вдруг просто так, ты расправляешь на себе купальник. Движением пальцев по краям лоскутков растягиваешь их тонкую эластичную ткань, чтобы она ещё отчётливее повторяла формы твоего тела — округлость высоких грудей, торчащие соски, рельеф пухловатого лона, — и чтобы обтягивающая мягкая тёплая эластичная шелковистость небольших кусочков ткани оттеняла ощущение наготы всей не покрытой ими кожи.

Вот и сейчас, убрав опять блокнот под край трусиков, повесив ручку на бретельку лифчика в ложбинке между грудями, ты стоишь, привалившись спиной к забору, скрестив полные ноги, облокотившись на прожилину. Щиплешь поспевшую малину, плавно и аккуратно, чтобы не исцарапаться, запускаешь руки в глубину зарослей и неторопливо ешь ягоду за ягодой.

И я легко угадываю (ведь чувствую это и сама), как приятно тебе осязать и голой кожей, и через шелковистую тонкую ткань купальника сухую шершавость старого дерева, чувствовать шероховатые чуть влажные прикосновения травинок и листьев, ловить всем почти обнажённым телом дуновения ветра и впитывать своей плотью тепло жаркого воздуха, смягчившееся, притихшее и ставшее таким уютным, сейчас, когда солнце зашло за тучу. И как было бы пленительно и мило в этой симфонии ощущений и наслаждений почти совсем обнажённой плоти почувствовать ещё и самое ласковое из них — влюблённое прикосновение голого женского тела, моё прикосновение к тебе.

Ты смотришь на меня, всем телом, торчащими сосками, взглядом, игривыми бликами на стёклах очков, улыбкой на сжатых губах, говоря: «как мне нравится тебе нравиться!». Ты поводишь нагими плечами и опять расправляешь яркие лоскутки бикини на своих высоких грудях, подтягиваешь ещё чуть выше пояс трусиков. И я повторяю твой жест, этот жест наслаждения раздетостью, желанностью и свободой тела. Взором и позой, всем своим видом ты зовёшь меня разделить с тобой это наслаждение, наполнить его нежным ухаживанием друг за дружкой, заботливой и чувственной лаской.

И, по твоему примеру, подсунув под край купальника несколько только что сорванных сочных стручков гороха, которыми я собралась угостить тебя, я направляюсь к тебе. Вышагиваю по узкой тропинке между пионами и вишней, как по подиуму, сладко обмирая от прикосновений тёплых, немного шершавых листьев и упругих цепких веток, скользящих по моему голому телу.

Вот мы и рядом, стоим бок о бок между малиновыми зарослями и забором, соприкасаясь голыми ногами и плечами, опираясь спинами забор. Осторожно запуская голые руки в царапучую малину, помогая друг дружке добираться до ветвей с самыми спелыми ягодами, вытягивая припасённые мной гороховые стручки из-под края моего лифчика, мы лакомимся сочным горохом и сладкой малиной, кормим друг дружку.

Я ткнусь щекой в твоё плечо, ведь тебе так нравится скольжение моих волос по твоему телу. Я приобниму тебя, буду водить рукой по твоим широким бёдрам и мощным бокам, чувствуя, что тебе особенно приятно, когда моя ладонь переходит с тонкой ткани купальника на голую кожу и обратно. И, гладя тебя, я игриво проберусь рукой под край нижней части твоего бикини — достану блокнот, скользну ладонью по груди и животу, стащу у тебя ручку, и, положив блокнот на столб забора, легонько толкая локтем твой голый мягкий бок, начну писать рассказик «У бикини нет карманов».

07.2011-4.3.2012

ДОТЯНУТЬСЯ И ПОЦЕЛОВАТЬ

Чтобы поцеловать тебя в губы мне приходится привставать на цыпочки. Не то, чтобы ты была так высока ростом. Вовсе нет, твой рост обыкновенен, зато я совсем уж пигалица. Ладная, полноватая, широкобёдрая, мощная, крепкая, ты кажешься такой большой рядом со мной.

Даже когда ты не на высоких каблуках, и немного сутулишься как обычно, мне приходится тянуться к твоим губам, чтобы поцеловаться с тобой. Я опираюсь на твои плечи, я прижимаюсь грудями к твоим грудям, таким большим и мягким, и, легонько стукнувшись оправой своих очков об твои очки, целýю твои пухлые губы, поджатые в смешливой полуулыбке до самого момента поцелуя. Как тебе это нравится! У тебя сладко замирает сердце от нежности и умиления моей миниатюрностью. И ты, казалось, только что готовая рассмеяться, блаженствуя прикрываешь глаза и целуешь свою верную маленькую пигалицу — меня.

А вот сегодня, когда ты решила покрасоваться в своей обновке — в платье стиля «дизельной» эпохи, подобранных к нему туфлях на высоких каблуках-танкетках да ещё и на толстущей подошве, мне к твоему лицу тянуться уж слишком высоко. Даже на цыпочках, наверное, не дотянусь я до твоих губ. Но ты, обняв меня, прильнувшую к тебе, легко приподнимаешь меня выше, и я, восторженно болтая ногами в возухе, хихикнув в унисон с тобой, целýю твои смешливые губы. Какая ты довольная!

3.2012

МАРТОВСКИЙ СНЕГОПАД

— Ну, ну над чем ты смеёшься на этот раз?!

— Просто забавно. Как сегодня таяло весь день, лужи везде, не пройти, а наступил вечер и вот опять идёт снег, да такой колючий! — Ты снова прыскаешь смешком и надвигаешь ниже старомодную шляпу с вуалеткой. Совершенно старомодная, совсем не из нашего времени, нелепая вуалетка с белым цветком и правда защищает твоё лицо от уколов снега, защищает очки от снежинок, и ты довольна. А я тру свои очки платком в который раз. Ты ловишь мою руку и ведёшь меня, пока я почти ничего не вижу, протирая платком залепленные каплями растаявшего снега линзы.

Я беспомощна. Я сжимаю твою руку в своей руке и боюсь потерять.

3.2012

ПРИВАЛ

Большой бетонный блок, перегораживающий проезд автомобилям на дорогу между дачными заборами, для нас отмечает начало последней трети пути до нашего сада. Окружённая высокими зонтиками цветущего болиголова и сочно-зелёными, полупрозрачным в лучах полуденного сияющего солнца, побегами пырея, серовато-белая бетонная глыба выделяется среди яркой, всех оттенков, зелени залитой солнцем травы и тёмносерого дерева старых заборов.

Легко взобравшись, ты усаживаешься на край бетонного блока, расправляешь подол широкой короткой юбки. Сидишь, болтая в воздухе полными загорелыми ногами, роняешь шляпу, запрокидывая голову веснушчатым лицом к солнцу, вертя в руке очки и довольно жмурясь. Рыжие волосы так огненны, так полны солнечного света и цвета. Лишь полудикая календула за забором — им под стать.

Ты сидишь, и я стою рядом, прислонившись плечом к шершавому почти горячему бетону, другим плечом касаясь твоего колена. Твои беспокойные пальцы мнут, теребят и расправляют то краешек твоего подола, то бретельку моего платья. Минута за минутой, мы всё никак не продолжим путь.

Нет, ты почти не устала. Ты выглядишь неутомимой. Просто, тебе нравится нравиться мне и тебе нравлюсь я, любующаяся тобой.

20.07.2012

ЖАРА РАЗДЕВАЕТ, ЖАРА РАСПАЛЯЕТ ЧУВСТВЕННОСТЬ

Жара раздевает, жара распаляет чувственность.

Мы сняли наши лёгкие платья ещё по дороге на дачу, чтобы, как ты любишь, пройти большую часть пути в купальниках, наслаждаясь и дразня друг друга раздетостью, свободой движений почти обнажённых тел, почти совсем открытых прикосновениями травинок, ветра и подружкиных рук, ласковым вожделающим взглядам друг друга и сиянию жаркого солнца.

Шагая в такт, болтая, хихикая, иногда пускаясь друг за дружкой бегом, соблазнительно оправляя друг на друге яркие лоскутки и бретельки бикини, раздвитая телами высокие густые, легонько царапающие голую кожу травы на узких тропиках, отводя ветви или пригибаясь под ними, балансируя на досках-мостках, брошенных через ручьи и канавы, хватаясь друг за дружку при неловком шаге, ловя шляпы, сдуваемые редкими порывами горячеватого ветра, так приятно гладящего и голую и обтянутую тонкими лоскутками плоть, — вот мы и дошли.

Сухо простучав каблуками по крыльцу, открыв пронзительно скрипнувшую дверь, ты спешишь переодеться, вернее, как ты сказала глухо хихикая, перераздеться — сменить свой почти целомудренный, слишком много прикрывающий бикини на более откровенный и дразнящий. Одним движением стянув с себя и лифчик, и трусики, уронив шляпу и сбросив туфли, голая — в одних лишь очках и серёжках — ты игриво и требовательно дёргаешь меня за бретельку купальника (мол, давай тоже раздевайся!), проходишь в домик и надолго останавливаешься перед шкафом, выбираешь наряд себе и мне.

Но, полюбовавшись тобой с минуту, даже сняв с себя верхнюю часть бикини, я спохватываюсь, какая сегодня жара, и бросив «Я сейчас!», убегаю открывать все окна теплицы, дабы не забыть про них в любовно-эротической круговерти. Готово. И я возвращаюсь к тебе, представляя, как ты голая вертишься перед зеркалом, выбирая чем же лучше украсить наготу своего мощного тела.

А ты уже выбрала. Довольная, спускаешься, с крыльца в огромной широкополой шляпе, громадные поля которой свисают почти касаясь твоих голых округлых плеч, в миниатюрных трусиках от купальника, который я когда-то шила для себя, — спереди маленький треугольник алой ткани на тонком, очень низком поясе-шнурке, а сзади ничего совсем, только шнурок на голом теле, — и в своих любимых туфлях на толстой подошве и каблуке-танкетке, с открытыми носами и задниками-ремешками, которые ты иногда, вот и сейчас, носишь на манер шлёпанцев, спустив ремешки с пяток.

За бликующими на солнце стёклами очков твоих глаз не разглядеть, но мне легко угадать в твоём взгляде и чувственное желание, и веселье, и распахнутость с насмешливым вызовом, и всегдашнего удивления чуть-чуть. На ярких губах блуждает улыбка. А высокие крупные округлые груди с торчащими сосками колышутся и подрагивают в такт шагам, будто от смеха. Ты прыскаешь смешинкой, ты хихикаешь, ты смеёшься, растягиваешь упругий шнурок-поясок и звонко щёлкаешь им по голым бокам.

«Что смешного опять?!» — готова воскликнуть я, но догадываюсь. Тебя и возбуждает, и смешит крошечность твоей единственной одёжки в контрасте с огромностью шляпы и тяжеловатой громоздкостью туфель.

Ах, как ты хороша! Как мила и прелестна! Как я люблю тебя!

И я стою перед тобой, голая, замершая как буриданов осёл в раздвоении желаний, не знающая, чего желаю больше — смотреть на тебя и любоваться тобой, или прильнуть к тебе и всею собой тебя осязать, ласкать и гладить.

Ведь если я прильну к тебе, я не смогу смотреть, как прекрасна ты, твоя фигура, все твои движения и крупные формы твоего тела, твоя походка и позы, беспокойство пальцев, не находящих себе предмета для теребления на почти совсем голом теле, весь твой вид особенно эффектный в этом наряде и этом веселье.

Но пока я стою напротив и гляжу на тебя, мои руки не гладят твою мягкую плоть и пушистые рыжие кудри, моё тело не чувствует силу твоего тела, мои груди не жмутся к твоим, моё влажное лоно не льнёт к твоим полным бёдрам, мои колени не сжимают твои, а твои беспокойные пальцы не ищут самые чувствительные места на моём теле.

Но солнце и зной делают выбор за нас. Коротко и сильно прижав меня к своим грудям и чмокнув почти сестринским поцелуем, ты шествуешь через сад к сараю, за лейками и ковшиками.

Что ж, таскать воду и поливать, аккуратно, тщательно, каждое растение под корень, — за этим занятием будет столько возможностей и налюбоваться фигурами и формами друг друга и соприкоснуться телами.

А потом, когда ты усядешься в тёплой тени на качелях, как ты любишь, лениво болтая ногами в воздухе, чуть раскачиваясь и мечтательно глядя в небо поверх листвы, я опять буду не знать, что делать — сесть ли к тебе на колени, или стоять перед тобой и глядеть на тебя.

22.10.2012

БОЛЬШАЯ, РЫЖАЯ, СОЛНЕЧНАЯ

Жара, что пекла весь день, переполнявшая неподвижный воздух, вдруг поутихла, сошла на нет. Только что даже в бикини, даже то и дело обливаясь водой с головы до ног, было ужасно жарко. Но яркий, палящий солнечный свет вдруг поблек и ослаб, сменился тенью. Небольшая тучка закрыла солнце. И ветер подул.

И стало прохладно, даже зябко, даже холодно. Лишь мокрые три лоскутка хранят немного тепла в пропитавшей их воде. А я чувствую себя совсем раздетой и это уже не так сладострастно — я просто мёрзну.

Ты кладёшь шланг под яблоню и идёшь ко мне, шлёпая по мокрой дорожке, поводя плечами в такт движениям мокрых широких бёдер, так, чтобы твои свободные от лифчика груди покачивались эффектнее. Вот ты и рядом. Обнимаешь меня — такая большая, голая, мягкая, мокрая — тёплая. Рыжая, веснушчатая, солнечная.

07.2012-22.10.2012

МИНУТЫ НЕЖНОСТИ И ЗАБОТЫ

Перерыв. Люди выходят в холл из тесного душноватого зала, где шла конференция, собираются вокруг столов с кофе и снедью.

Ты, утащив со стола сразу несколько булочек и бутылку с минеральной водой, уселась на банкетку поодаль. Мягкая низкая банкетка губоко просела под твоим крупным телом. Ты вытянула перед собой ноги — так удобнее сидеть. А может показаться, будто ты захотела покрасоваться статью своих полных крепких ног перед теми редкими женщинами, что прельщаются красотой твоей ладной мощной фигуры. Одна такая тут точно есть, она всегда есть рядом — это я. Но только нам не до чувственных жестов, мы устали и не выспались.

Ты сидишь с потухшим осоловелым взглядом, уплетаешь булочки, запивая их водой прямо из бутылки и не замечая крошек, падающих в складки платья. Выдалась наконец оказия позавтракать. Протягиваешь булочку мне, но я или откусываю совсем чуть-чуть или отрицательно мотаю головой — только кофе пью, кружку за кружкой. От напряжения и усталости пропал аппетит.

Можно расслабиться — два наших доклада подряд, один дополняет другой, — сделаны. Я рассказывала, ты меняла слайды и показывала курсором мыши на формулы и кривые на графиках, не только поясняя этим мои слова для аудитории, но и помогая мне не запутаться и не сбиться. Ты прикрывала, страховала, оберегала меня от приступа растерянности, и я говорила свободно, легко двигаясь по полуимпровизированному тексту доклада, направляемая движениями твоей мыши, как нитью Ариадны. Потом мы поменялись местами, говорила ты, а я заняла место за компьютером с презентацией и была твоей Ариадной, а иногда и толмачкой, когда в аудитории не могли расслышать твой глухой голос. Вышло довольно складно, хотя часть вопросов потом была невпопад, да и часть наших ответов тоже.

Теперь бы не отключиться, не клевать носом — после обеда будет пара докладов, которые надо бы послушать очень внимательно.

Булочки у тебя закончились, вода тоже.

— Принести тебе что-нибудь? — спрашиваю я.

— Нет, только если себе... — мотаешь ты головой, отгребаешь пятернёй с очков в стороны нависшие поверх линз рыжие кудри.

Замечаешь зеркало на стене рядом, оборачиваешься к нему и, нашарив в кармане тюбик помады, старательно подкрашиваешь губы. Из всех видов косметики ты умеешь пользоваться лишь помадой, но уж ей-то краситься любишь — ярко, даже вызывающе.

А я достаю расчёску, и встав за твоей спиной, принимаюсь расчёсывать твои волосы, хоть подобие пробора тебе пытаюсь сделать. Расчёсывать хаос твоих кудрей, переплетающихся и вьющихся как попало, лезущих во все стороны, зато таких пушистых, мягких, таких ярко-рыжих, — нет занятия более безрезультатного и более любимого. До конца перерыва ещё минут пять, есть время на этот жест заботы, и я знаю, как от движений моей расчёски и моих рук рассеивается тяжесть в твоей голове. Ты поводишь плечами, тебе хорошо, тебе хочется растянуть эти минуты на целую вечность и ты довольна, что твои волосы никогда невозможно привести в порядок, сколько не расчёсывай.

В твоих зелёных глазах появляются смешинка и вызов, взгляд оживает.

— Коллеги, продолжаем, прошу всех в зал — зовёт кто-то.

Ты встаёшь, оглядываешь нас в зеркало, оправляешь платье. Я привстав на цыпочки делаю напоследок ещё пару движений расчёской.

— Красивее стала, — говорю тебе.

— Волосы как были, так и есть... — невнятно отвечаешь ты с нотками удивления и усмешки.

— Зато взгляд довольный и влюблённый.

И ты не отвечаешь ничего, только улыбаешься и приобнимаешь меня на ходу.

26.10.2012

УМСТВЕННОЕ И ПЛОТСКОЕ

Работа в саду — не только полив и прополка, сбор ягоды или подвязывание помидоров. Между всеми этими делами достаточно времени и для науки. Солнечное цветущее лето — хорошее время, чтобы читать статьи, устроившись с ворохом распечаток на веранде или прямо в траве, выводить и исследовать уравнения, исписывая формулами носимый под краем купальника блокнот.

Чтение чужих статей занимает больше времени, чем работа над своими идеями и статьями. Но чтобы сделать что-то новое своё, надо хорошо представлять, что уже сделано и делается в этой области науки. В куче распечаток статей и копий журнальных страниц — возможные точки опоры для наших идей, да и просто материал, необходимый нам для написания введения к любой новой нашей статье, где надо для начала изложить, что уже сделано до нас.

Мне нравится, как ты с распечаткой в руках сидишь на траве под яблоней, под сенью её ветвей и своей огромной шляпы, поля которой раза в три больше площади лоскутков наших с тобой купальников вместе взятых. В задумчивости или отгоняя слепней обмахиваешься листами со статьёй, меняешь позу — то по турецки сядешь, то просто вытянув ноги перед собой или скрестив лодыжки. Но сидя неудобно делать пометки на мнущихся бумажных листах распечатки. И ты ложишься, лежишь на животе чуть приподнявшись на локтях, подперев подбородок рукой, болтая ногами в воздухе, разложив перед собой листы со статьёй и с нашими заметками, подставив свою голую спину солнцу, пробивающемуся через листву.

Лежащая, ты выглядишь совершенно голой, даже более, чем просто голой. Твой купальник — спереди три лоскутка обычного бикини, а сзади сосем ничего, только лишь яркие шнурки на поясе да поперёк спины — делает твою наготу бросающейся в глаза.

Я, по твоему примеру, ложусь рядом бок о бок с тобой. Край твоей шляпы касается моих волос, каблук твоего сабо легонько царапает по моей лодыжке. Моя рука находит себе место на твой спине, и я глажу твою спину, глажу тебя, такую мягкую, такую голую, медленно скользя ладонью от плеч до бёдер и обратно, запуская пальцы под упругие шнурки бретелек купальника. Ты поводишь плечами, ты улыбаешься, ты окидываешь моё лицо влюблённым взглядом — тебе приятно чувствовать себя раздетой под моей ласковой ладонью.

Выглядывая из-за твоего плеча, я смотрю в текст статьи, лежащей перед нами, я слежу за карандашом в твоей руке, движущимся и зависающим над строками. Мы переглядываемся, я улыбаюсь в ответ на твою то задумчивую, то сосредоточенную, то удивлённую, то довольную полуусмешку, что озаряет твоё веснушчатое лицо. Я вслушиваюсь в твой тихий глухой голос, когда ты комментируешь читаемое, читаешь вслух или переводишь вслух с листа что-то особенно примечательное либо озадачивающее, или когда хихикнув, легко толкнув меня локтем под грудь, спрашиваешь: «А смотри, а вот это они откуда взяли?». И когда, утащив у тебя из руки карандаш, я пытаюсь что-то ответить, ты склоняешь голову чуть на бок, ближе ко мне, край твоей шляпы щекочет моё плечо, а твоя рука оказывается на моей спине и играет застёжкой моего купальника.

Мы придвигаемся друг к дружке ещё теснее — так удобнее читать текст друг у друга в руках, так чувственнее и слаще соприкосновение наших голых боков, коленей и бёдер, так лучше слышно твою тихо шелестящую речь, и мягкая грудь твоя оказывается прямо над моим локтем, а поля твоей широченной шляпы немного прикрывают и мою голову. Легонько толкаясь голыми боками и локтями, мы утягиваем друг у дружки каждая к себе поближе распечатку.

Все наши частые подсказки друг дружке — словом или жестом, движением переходящего из руки в руку карандаша над строками и формулами, лёгким толчком в бок или кивком — отзываются уютной чувственной усладой в наших почти совсем голых и таких близких телах Наше внимание к мыслям друг друга подобно чуткому нагому осязанию наших тел.

Нам хорошо. Общее наше чтение становится уже даже не работой, а эротизированным действом, сродни занятию любовью, близостью сколь умственной, столь и телесной. Наш ум совсем как наша плоть — моя мысль льнёт к твоей и часто, чутко и легонечко, почти игриво её толкает, её возбуждает, как и твоя мою. Это пленительно и сладко — совсем как влюблённо льнуть друг к дружке голыми боками, теребить друг на дружке бретельки купальников, гладить друг друга и вместе в обнимку наслаждаться наготой.

11-12.2012

НОЧЬ ТЁПЛАЯ И ХОЛОДНАЯ

День был знойный — настоящее пекло под горячим солнцем, полыхающим в ясном синем глубоком безоблачном небе над ярко-зелёной, сочной листвой. Даже в самых маленьких и тонких бикини, даже под сенью больших белых шляп было слишком жарко, сколько б мы ни поливали друг друга водой. И вечер до самой темноты был жарким и душноватым — редкий ветерок не приносил прохлады, а лишь пряный запах цветов и трав, растворённый в немного поутихшей жаре воздуха.

А ночь так тепла, что ты расстелила посреди веранды большой надувной матрас, с которым мы ходили на озеро, и улеглась на нём спать, голая и без одеяла, уложив и меня рядом с собой.

И мы долго лежали, обнимаясь и гладясь, наслаждаясь наготой в уютно-тёплом воздухе, изучая на ощупь давно-предавно знакомые формы тел друг дружки. Так ты и уснула, сжимая мою ладонь между своих полных, мягких, сильных, влажных от наслаждения бёдер, обхватив горячей ладонью мою грудь, касаясь моего лица своей мягкой грудью и торчащим соском.

Я проснулась в самую темень — даже луна не освещает веранду и нас с тобой, — разбуженная не столько шумом ливня, бьющего по стёклам, не шумом ветра, завывающего в щелях и хлещущего по окнам ветвями сирени, сколько холодом. Как я озябла, голая. И тебя нет рядом! Где ты?! Ты шебаршишь вещами в домике. Вот стукнула дверца шкафа, ты прыснула смешком, скрипнули половицы, звякнула посуда на столе.

Я ощупью пробираюсь в домик. Не вижу почти ничего, угадываю твой силуэт между окном и кроватью. Наткнулась на стул с оставленным на нём с позавчерашнего утра платьем. Пока я, ёжась и чуть ли не дрожа, ищу, где у платья верх, где низ, где зад, где перед, и собираюсь его надеть, ты говоришь тихонько, идя обратно на веранду:

— Я одеяло взяла, толстое, стёганное.

Край свёрнутого одеяла касается моей голой спины, и я, оставив платье, возвращаюсь на веранду. Вот правда, не будем отказываться от затеи всю неделю или больше провести раздетыми, не надевая ничего, кроме купальников, сабо и шляп.

И мы, легонько пихаясь в темноте голыми телами, расстилаем одеяло на надувном матрасе. Ложимся. Но одеяло маловато для двоих. Чтобы под ним хорошо укрыться и согреться нам обеим, надо прижаться друг к другу тесно-тесно. Я льну к тебе. Ты обняла меня и уложила прямо на себя. Ты это любишь — чувствовать, как я миниатюрна, как хрупка, как умещаюсь вся в твоих руках, в твоих объятьях, на твоём мощном мягком теле. И я люблю...

1.1.2013

СКАЗОЧНАЯ МЫШКА

Какой невзрачной и неприметной словно мышь казалась ты мне когда-то, прячущаяся в мешковатых скромных тёмных одеждах, в шинелеобразном пальто... И как захватывающе красива, как притягательна ты раздетая — обнажённая ли совсем, в лёгком ли коротком летнем платье, или в купальнике — ты великолепна и до невозможности соблазнительна, как Венера! Ты изводишь меня неотвязным желанием всё время быть рядом с тобой, быть такой же раздетой, как ты, представать перед обволакивающим взглядом твоих смешливых глаз, обнимать тебя, льнуть к тебе, ласкаться с тобой и чувствовать всем своим телом тебя всю, от рыжих беспорядочных пушистых кудрей и мягких округлых плеч до мощных полных ног.

Раздетая, ты прекрасна, мила, нежна и чувственно красива всегда, но сладострастнее и жарче всего ты влечёшь меня, занятая теми занятиями, в которых находит выражение недюжинная сила и мощь, полускрытая в мягких округлостях твоего полноватого ладного женственного тела. Подтягиваешься ли ты на ветке, как на турнике, энергично делая то переворот, то «уголок» и «велосипед», орудуешь ли кувалдой, носишь ли воду в огромных бидонах или подхватываешь на руки меня и прижимаешь к своей высокой груди, кружась, — я сладко обмираю вся и истекаю горячей влагой чувственного наслаждения.

Вот и сейчас — мы разбираем в саду остатки старого парника, замыслив построить вместо него теплицу. Ломать не строить — всё что осталось от трухлявых досок выворочено, разломано, выброшено в дрова. Но торчащие на пол-метра из земли железные трубы-колья, на которых доски держались, вытащить не просто — так глубоко они забиты. Но всё же ты, крепко ухватившись за верх кола, прикладывая и всю силу и вес своего тела, понемногу расшатываешь его, и наконец, натужившись изо всех сил, вырываешь ржавую трубу из земли. Погнула, но вытащила. Улыбаешься, довольная. Берёшься за следующий кол.

А твой новый купальник, что так нравится тебе, больше подходит для покоя или умственной работы, но едва ли — для тяжёлой работы руками. Вытаскивала ли ты доски, копала ли землю, или сейчас расшатываешь вбитую в землю трубу, твой лифчик без бретелек всё время норовит сползти вниз и скрутиться. Груди вылазят то и дело, и ты каждый раз снимаешь измазанную в земле и ржавчине перчатку, хихикая, опять и опять подтягиваешь, расправляешь узкие лоскутки верхней части бикини, заправляя под них обратно свою грудь. Это и докучает, и возбуждает.

Я подошла к тебе — буду поправлять на тебе лифчик. Вот ты только ухватилась за вбитую в землю трубу, только потянула, а верхний край лифчика уже едва держится на торчащих сосках, вот-вот совсем сползёт. Я поправляю на тебе твою крошечную одёжку. Ты поводишь спиной. Ты упираешься ногами пошире и поустойчивее и снова, напрягаясь изо всех сил толкаешь и тянешь обратно неподатливую железяку. И не могу ж я рядом стоять столбом и лишь смотреть! Я хочу и просто помочь тебе, добавляя свои скромные силы к твоим, и ощутить своим раздетым телом твою, спрятанную в женственной мягкости и полноте, могучую силу в её максимальном напряжении. Бок о бок с тобой, нагибаюсь, стараюсь ухватиться за трубу половчее и тянуть.

Наши голые ноги и бока соприкасаются, моя рука под твоей рукой, и грудь твоя — вот, опять вылезшая из лифчика — прижата к моему плечу. И наше общее, направленное в одну сторону, усилие прижимает наши тела друг к другу как можно теснее и сильнее. И я чувствую твою могучую геркулесову напряжённую силу в твоём мягком венерином теле, прижатом к моему.

— Решила косплеить¹³ мышку? — смешливо спрашиваешь ты. Мы обе покатываемся со смеху от так кстати пришедшего в голову образа из сказки про репку.

Выпустив трубу из ослабевших от хохота рук, теряем равновесия и валимся назад; заливаемся смехом, сидя на куче земли.

— Кос-плеить? — говорю я сквозь смех, — Это, по-твоему, костюм, — я дёргаю за краешек нижней части моего бикини, — мышки?

— А что? Мышка. Серенькая. — хихикаешь ты, и, сняв перчатку, проводишь пальцами по обтянутому бледно-голубоватой тканью моему лону. — и мы заливаемся новым приступом смеха.

Прохохотавшись, мы встаём и снова вместе берёмся за трубу, тянем, толкаем, расшатываем, волей-неволей сжимаясь напряжёнными голыми телами друг с дружкой тем сильнее и теснее, чем больше сил прикладывам к этой чёртовой, намертво вбитой в землю трубе. Труба сидит в земле слишком крепко, похоже, наши усилия безрезультатны, но приятно так жаться друг к другу, так чувствовать наготу друг друга, так сливаться голыми телам в общем напряжённом, что есть мóчи, усилии. Однако ж, труба поддаётся, больше и больше, свободнее и свободнее, и вот наконец ты тянешь изо всех сил её вверх, выдираешь.

С торжествующим хихиканием ты подняла трубу над головой как штангу, осыпав нас обеих падающими с неё крошками земли. Голые груди твои очаровательно подрагивают от смеха — верхняя часть бикини сползла вниз совсем и держится наподобие пояса на твоих широких бёдрах.

Отбросив трубу и сняв перчатки, ты поправляешь очки на себе, на мне, теребишь в руках сползший лифчик, и в конце концов просто снимаешь его. Стоишь теперь, в одних лишь трусиках и очках, почти совсем уж голая, такая мощная, статная, ладная, широкобёдрая, большая, немного чумазая, рыжая, весёлая, довольная и сделанным делом, и силой своей, и моим любованием, и тем, какая я, раздетая, миниатюрная и стройная стою перед тобой, как я льнула к тебе и опять буду льнуть, когда мы возьмёмся за следующий кол. Ты улыбаешься, будто сдерживая опять подступающий смех, стоишь широко и устойчиво расставив ноги, беспокойными пальцами теребишь пояс трусиков и пристально смотришь на меня, гладя взглядом меня всю — от лица до грудей, до лона, до ног и обратно.

Много ли помощи от моих сил? — думаю я, оглядывая то своё, то твоё тело, видя как широки твои бёдра, так мощны твои ноги и руки в сравнении с моими. В твоей стати, в твоих округлых формах, в твоей чувственности, в бесстеснительной твоей наготе я чувствую древнюю, словно идущую из глубин земли природную мощь. И я чувствую себя совсем маленькой рядом с тобой.

Хоть может быть и в самом деле, как ты говоришь, — ты тем сильнее (и интеллектуально, и физически), чем сексуальнее себя ощущаешь. И моя помощь прежде всего в том, что я любуюсь тобой, что ты мне нравишься, и я хочу тебя, и наслаждаюсь твоей статью и наготой, и я тоже раздета, и льну к тебе, и прижимаясь к тебе голым телом, обостряю твоё ощущение наготы, распаляю сапфическое желание и наслаждение в твоём теле.

Я оправляю на себе купальник, кокетливо переступаю с ноги на ногу, купаюсь в твоём ласковом чувственном взгляде.

— Ты сказочная... — говоришь ты,

— ...мышка, — договариваю я за тебя, прыская смешинкой, и мы обе опять заливаемся безостановочным смехом.

...8.2012-7.1.2013

БЕРЁЗА

Вид оставленных на зиму огородов, опустевших после уборки урожая, зачаровывает. Чёрная земля пустых грядок, жухлая трава у заборов, облетевшие деревья с редкими посленими листьями на голых ветвях. Домики, которым пустовать до весны.

Пусто. Ветренно. Одиноко. Ни души. Лишь мы с тобой. Да стаи воробьёв в частых голых ветвях, да чёрные вороны на столбах, да Ан-12 с тяжёлым гулом забирается в низкие облака. Удаляется и затихает звук его винтов, редеет и замолкает воробьиная перекличка, стихает ветер в сухих ветвях.

Ты молчишь. Оглядываешь пустую землю за покосившимися заборами, заросли одичавшей малины в перемешку со стеблями болиголова и сухой полынью, в который иногда утопают остовы теплиц и ещё каких-то строений на огородах, что уже заброшены не первый год.

Шаги наши мерны, монотонны и глухи, почти не нарушают тишину, как и хруст сухих стеблей травы, задеваемых полами то твоего, то моего расстёгнутого пальто.

Ты сбиваешься с шага...

Мы поравнялись с берёзой, что, возвышаясь над заброшенным заросшим огородом, всегда была нам отметкой середины пути. Как часто летом, дойдя до неё, ты снимала платье, чтобы дальше идти в купальнике, и я раздевалась тоже. Но прежде, чем продолжить путь, ты пробиралась к берёзе сквозь травяные дебри. С мечтательной улыбкой ты обнимала её, нежно гладила её кору, приткнувшись к ней лбом, и я, стоя рядом, любовалась тобой, очаровательной в этом странном, но прелестном ритуале. Или, подпрыгнув, ты висла на толстой ветке, энергично подтягивалась на ней, выделывала разные гимнастические фигуры, красуясь и наслаждаясь силой и статью своего мощного почти обнажённого тела.

Как обжигающе пронзительно, отчаянно красиво желтела и облетала она, берёза, в последние солнечные дни сентября, пару недель назад! А теперь лежит кучей спиленных веток у поваленного забора.

Ледяная тоска безвозвратной потери и скорби по навсегда уничтоженной красоте врывается в сердце. Я чувствую через прикосновение твоей руки, сжавшей мою, укол глубокой душевной боли, стиснувшей твою грудь. Мне становится не по себе. Я вижу, как ты меняешься в лице — нет больше ни блуждающей улыбки, ни рассеянного спокойствия, таких привычных, таких любимых и милых. Гримаса подступающих слёз обезображивает твоё лицо, невыносимая, от которой я не знаю куда деваться и как тебя спасти. Когда ты плачешь, мне больно вдвойне. Мне больно и от твоего горя, и оттого, как слёзы уничтожают твою неброскую но милую красоту, делая заплаканное лицо страшным и чужим. Мне нестерпимо жалко тебя, твою любимую берёзу, себя. Если б я могла обхватить твою голову руками, прижать твоё лицо к своей груди, укутывая тебя собой, как это делаешь ты со мной. Но мой рост слишком мал. Как мне тебя утешить, унять твою боль и вернуть тебе красоту?

Я лишь веду тебя за руку, торопливо, дальше и дальше от места нашей утраты. Слёзы иссякнут от бессилия и усталости, слёзы высушит холодный ветер. И моя рука согреет твоё лицо, возвращая тебе красоту хоть не улыбки, но печального покоя, когда за поворотом мы остановимся друг перед дружкой, и я сотру платком последние твои слезинки.

...10.2011-20.1.2013

ШИРОКИЕ ЮБКИ

Как мне нравится, что ты любишь широкие юбки, платья с широким свободным подолом. И я их тоже люблю. Когда мы идём рука об руку, складки юбок между нами соприкасаются, смешиваются, погружаются друг в друга, передают друг другу своё, движимое нашими шагами, колыхание. Складки юбок, их подвижные волны ткани, колеблющиеся в такт шагам вокруг наших тел, соединяют нас с тобой, почти как соприкосновение рук, только воздушнее и нежнее.

27.1.2013

ПИОН

Нашу беготню по саду с лейками ты прервала тихим восклицанием:

— Смотри, пион расцветает!

И в самом деле, два бутона, ещё утром бывших тугими бордово-розовыми шариками, начали распускать лепестки.

Заботливо, словно благодаря его за цветение, ты вылила лейку под корень пиона и встала напротив него, чуть склонившись к цветкам, широко расставив ноги, довольная, неподвижная, лишь ветер пошевеливает беспорядочные рыжие кудри, да капли воды, искрясь, стекают с твоих мокрых рук по полным, ещё не очень загорелым бёдрам.

Я остановилась рядом, ткнулась лбом в твоё плечо, голое, округлое, мягкое и тёплое, поправила на нём бретельку купальника. Ты, как ты любишь, тотчас оказалась у меня за спиной, обвила меня руками, жестом четверть-материнским, четверть-сестринским, четверть-чувственным, четверть-умилённым нежно и тесно прижимая меня к себе, такой мягкой, тёплой, почти совсем раздетой и немного мокрой. Вытерла руки об единственный поблизости кусочек сухой ткани — об мой бикини. Ткнулась подбородком в мой затылок, сдула прядь волос, пощекотавшую твоё лицо, и вкрадчивым глухим полушёпотом произнесла:

— Видишь, ещё два лепестка начинают раскрываться?.

Я кивнула и чуть подалась телом назад, к тебе теснее. И правда, внешние лепестки одного цветка уже заметно отошли в стороны и даже в самой середине немного развернулись и расправились. У второго бутона лишь два-три самых первых лепестка раскрылись сколько-нибудь заметно.

И, задержавшись в любовании цветением и в нашем наслаждении объятьями, близостью и раздетостью друг друга, проводя в нём минуту за минутрой, переводя взгляды с цветка на цветок, на разлапистые листья куста пиона, на близкую яблоню и обратно, мы вдруг заметили, что начинает раскрываться ещё один лепесток, и ещё, и приоткрывшиеся лепестки развернулись, кажется, ещё немного больше.

...6.2011-31.1.2013

ВСЁ ТОТ ЖЕ ВЗГЛЯД

Нагота. Лишь тень от шляп вместо одежды. Мы вдвоём в саду. Полдень в первых числах сентября очень тёпл, почти совсем как летом. И как тут не ловить уходящие отголоски летней жары, солнца, наслаждения раздетостью!

Мы болтаем обо всём. О цветении космей и сборе последних помидоров. О рецензии, пришедшей на нашу с NN статью. О новых студентах, с которыми вчера-позавчера мы провели самые первые занятия. О том, что Ил-62 до сих пор летает — уж не он ли это сейчас чертит в небе белую полосу инверсионного следа? Опять о космеях — ах, как они цветут!

Ты стоишь между яблонями, устойчиво и широко расставив полные ноги, раскинув в стороны руки и приоперевшись ладонями на толстые ветви, свободно и чувственно выпятив округлые груди, манящие мягкостью, круглотой и торчанием сосков вразлёт. Ты сдежранно улыбаешься, ты смотришь на меня сквозь большие круглые линзы очков, из-под шапки пышных рыжих кудрей, окружённых широкими белыми полями шляпы.

А я сижу в траве напротив, почти что у твоих ног. Я повожу плечами, чтобы движениями голых грудей сделать отчётливее свою наготу перед тобой. Я гляжу на тебя снизу вверх. Я разглядываю тебя, ты меня.

Твоё мощное тело сексуально, манит тягучим неотвязным влечением, сколько бы мы с тобой ни ласкались уже. Твой довольный покой окутывает, чарует, облачно и тепло обволакивает как твой ватоно-глухой голос, завораживает, завлекает в себя и растворяет в себе. Твой взгляд! Твой взгляд особенный! Взгляд-полувызов-полувопрос, распахнутый и пристальный, подёрнутый туманом рассеянности и растерянности, через который пробивается пытливое внимание с насмешкой пополам.

Взгляд, бередящий что-то неясное, неизвестное в глубине души.

Взгляд, что одних пугает, других отталкивает, а меня беспокоит, тормошит, притягивает и тут же успокаивающе окутывает.

Взгляд, всё такой же, как двадцать лет назад, когда, списывая расписание с доски у деканата в сутолоке первокурсников, я встретилась глазами с полноватой простоватой рыжей незнакомкой в мятом платье, и этот самый взгляд, твой взгляд, был брошенный на меня через стёкла больших очков, всколыхнул во мне неясное беспокойство с оттенком не то предчувствия, не то влечения, заставляющее запомнить и выделить из незнакомой толпы. Это был взгляд вызывающий и странный, так резко сочетавшийся с неприметной простотой облика, обыкновенностью лица и полноватой фигуры, безыскусностью старомодного поношенного наряда. Взгляд всё такой же как сейчас.

Всё тот же взгляд, по которому я тебя приметила, взгляд, которым ты меня поймала, притянула к себе, приворожила.

Всё тот же взгляд, которым ты меня сейчас разглядываешь, голую, сидящую перед тобой в траве на фоне цветущих космей под раннесентябрьским тёплым солнцем и солнечно-жёлтой шляпой.

9.3.2013

БИКИНИ СКРЫВАЕТ ВСЁ

Нагота, тишина и жара.

Я лежу в траве, не говоря ни слова, закрыв ладонями глаза. Солнечное сияние, даже просеянное через крону яблони, слишком ярко. Я слушаю как стрекочут кузнечики. Я чувствую как ты, сидя рядом, касаешься моего бока своими голыми коленями и выводишь на моём голом теле невидимые, но осязаемые замысловатые узоры медленными, безостановочными, извилистыми, извивчатыми движениями пальцев, скользящих по моей обнажённой коже. Вот твой палец, едва касаясь меня, выводит спирали и завитки, вот округлым красивым почерком твоим пишет моё имя и все мои прозвища, вот просто движется вдоль тонкого шнурка-пояска нижней части моего бикини.

Это так приятно, так сладко, что мне тоже хочется протянуть руку, коснуться твоего мягкого округлого бока, провести рукой по твоей полной ноге, ласкать тебя, мягкую, округлую, ласковую. Но лишь убираю с глаз ладонь, солнце слишком ярко бьёт в глаза даже через прикрытые веки.

Однако когда моя рука нерешительно задерживается на полпути между моим лицом и твоим коленом, ты, хихикнув, бросаешь на меня весёлый взгляд, смешанный с бликом солнца на очках, и быстрым движением расстёгиваешь бретельку у себя на спине. Верхняя часть купальника падает к тебе на колени, освобождая твои высокие округлые грýди, и они соблазнительно колышутся, колеблемые твоим смехом. А ты кладёшь свой лифчик мне на лицо, как раз закрыв его чашечками мои полуприкрытые глаза.

Твой купальник закрыл от меня твои грýди, и не вижу я их. Но протянув руку повыше, я касаюсь твоей груди́. Я любуюсь на ощупь, словно опять и опять изучаю эту, такую знакомую, мощно выступающую вперёд округлую форму и мягкость, и тепло, и торчание соска.

И даже не видя твоего лица, с закрытыми твоим лифчиком глазами, я угадываю твою довольную и чувственную улыбку. Я слушаю твой тихий голос, от смешливых интонаций становящийся совсем глухим и пушисто-окутывающим:

— ... а ты говорила, что мой купальник слишком мал, слишком откровенен, слишком сексуален и почти совсем ничего не скрывает. Откровенен, сексуален, мал, конечно, но скрывает же. Хи-хи-хи... Всё-всё скрывает!..

— Всё и ничего, — улыбаюсь я, получше закрывая глаза твоим лифчиком от солнца и водя кончиками пальцев по твоей подрагивающей от смеха груди́.

11.3.2013

ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ

Как грустно уезжать с дачи в последний день лета! Опустевшие грядки, цветущие космеи и отцветшие лилии, чернота на месте выкопанной картошки, отяжелевшие ветви яблонь, вянущий горох. Цветы топинамбуров — в их желтизне последний, угасающий отголосок сияния знойного летнего солнца, пополам с предчувствием желтизны листопадов. Приближение осени.

Уже не жарко, но хотя бы почти тепло. Ты, ловя остатки летнего тепла, ходишь по саду в своём любимом дачном наряде — бикини, сабо и шляпе.

А как ты, так и я. Тоже раздетая, в купальнике, хожу за тобой хвостиком и немного зябну, когда налетает ветер. Днём ветер был тепловат и ласкал вкрадчивым теплом голое тело, а сейчас так почти прохладен.

Ты ходишь по саду туда и сюда, глядишь по сторонам, будто ищешь что-то, забыла чтó, а в сущности, бродишь без цели, просто блуждаешь по дорожкам, давая веткам, листьям и травинкам ещё и ещё раз скользнуть по голой коже или по тонкой ткани купальника. Замираешь у качелей, садишься на них, и раскачав их парой взмахов мощных ног, сидишь не шевелясь, пока качели совсем не остановятся, смотришь, как я на тебя смотрю. Встаешь, оглядываешься, оправляешь лоскутки бикини на себе, на мне и снова вышагиваешь между грядок и кустов куда глаза глядят. Останавливаешься, мечтательно с грустной улыбкой гладишь ветви вишен и яблонь, перебирая подвижными пальцами их листья, ещё не начинающие желтеть, но уже утратившие сочную яркость своей прежней зелени. И всё так же нежно и грустновато улыбаясь, гладишь меня, как только что гладила ветви, скользя пальцами, как только что по листьям, по моим голым плечам, шее, рукам и бокам, по зелёным треугольничкам бикини на моих грудях и лоне, вдоль упругих бретелек на моём теле. «Вот и всё, что осталось в этом саду от яркой зелени июньской листвы, вот и всё что хранит зелёную солнечность летних трав...», словно говоришь ты взглядом, вздохом и жестом, замиранием руки на шелковистом лоскутке моей крошечной одёжки.

Но как ни навевает печаль поблекший, начинающий жухнуть, остывающий, отцветающий сад, ты оттягиваешь сколько возможно отъезд, затягиваешь сборы — ещё не собралась, даже ещё не оделась. Заглядываешься на низкое солнце, которое уже почти не греет и лишь мутно оранжевым кругом просвечивает сквозь облачное небо и кроны рябин.

А когда под ветром мне становится зябко — обнимаешь меня, мягкая и большая, голая и тёплая, огненно рыжая, как солнце самых лучших дней уходящего лета.

2.9.2012-21.8.2013

ОТТЕПЕЛЬ

Оттепель. Яркое солнце в ясном небе отзывается улыбкой на твоём лице, мечтами о весне и воспоминаниями о лете. Они пробуждают вкрадчивые отголоски эротических предчувствий. Я вспоминаю тебя летнюю, в коротеньком свободном тонком летнем платье среди зелёной листвы, тебя весеннюю, первый раз в году выходящую в ярком бикини под сияющее майское солнце.

Ты расстегнула пальто, убрала перчатки в карманы. Улыбаешься то мне, то небу, вглядываешься в его высоту и синеву. Но так легко поскользнуться на утоптоннам, влажном, подтаявшем снегу. Однако четыре ноги — лучше, чем две, устойчивее. И я цепко обвила рукой твою талию. Ты приобняла меня, притянула к себе.

Так и идём бок о бок, держась друг за друга, соприкосновением тел даже через два пальто и платья оживляя друг в дружке нетерпеливое ожидание летних объятий, беготни, игр, покоя, лежания рядом, когда между нашими телами останется лишь воздух тёплого солнечного неба, травинки, да чуть-чуть тонкой яркой ткани иногда.

31.1.2013-23.8.2013

НЕ АХИЛЛЕС И НЕ ЧЕРЕПАХА

Твоя привычка носить туфли с задниками-ремешками на манер шлёпанцев, спустив эти ремешки с пяток или просто не застегнув их, сыграла с тобой забавную шутку.

Ты загляделась на стрекоз, увлеклась высматриванием лягушек, когда мы переходили ручей по дороге на дачу. И — неловкий шаг, ты оступилась, я еле удержала тебя от падения, едва не полетела в воду вместе с тобой. Но, хоть мы и не упали с покачнувшейся доски, одна твоя туфля свалилась и поплыла по течению ручья.

Ты прыснула нервным резким смешком, восстановив равновесие, улыбнулась растерянно, окинула меня взглядом, проводила взглядом уплывающую всё дальше туфлю. И, балансируя на одной ноге, сконфуженно вздохнула с полупридушенной усмешкой в голосе, едва скрывающей досаду, раздражение и обиду:

— Придётся в воду лезть... А тут глубоко...

— Далеко не уплывёт... Может, в камышах застрянет... — попыталась обнадёжить я. Ладно хоть, покачивающийся, выглядывающий из коричневато-серой воды, словно буй, хорошо заметный сине-белый полосатый каблук-танкетка не давал туфле ни утонуть совсем, ни затеряться в воде и камышах заросшего по берегам, разлившегося после дождей ручья.

Ты отдала мне шляпу, сумку, оставшуюся туфлю, стянула с себя через голову платье, чуть не уронив, на сей раз, очки. Поправила так кстати надетый под платье купальник, внимательно поглядела вниз, на мутноватую воду и неясные разводы ила вокруг камней на дне. И, опять с придушенным смешком, растворившемся во всплеске, спрыгнула вниз, оказавшись почти по пояс в воде.

Шумным плеском, поднятыми волнами и брызгами всполошив всех стрекоз и лягушек, ты двинулась вслед за плывущей туфлей, которую уже почти приткнуло к островку камышинных стеблей метрах в пяти от нас, но опять вынесло на середину течения от поднятых тобою волн. Ступая очень осторожно (не наступить бы на что-нибудь острое, не поскользнуться бы на илистом дне, не угодить бы вдруг в яму), раздвигая руками и боками там и сям нависающие над водой камыши и ивовые ветви, ты едва ли догоняла свою полуутопденную потерю, разве что следовала за ней на расстоянии, позволявшем не терять её из виду, и надеяться догнать её, когда и если разрастающиеся по берегам заросли её задержат.

А я осталась стоять на доске над ручьём, с двумя сумками и твоей одеждной в руках, не зная, куда бы всё это положить, чтобы тоже последовать за тобой.

Я перешла ручей, поднялась на сухой пригорок, где заросли камышей сменялись зарослями осота, пырея и чертополоха. Сложила сумки, шляпы, сняла юбку и блузку, следя глазами за рыжей яркой копной твоих взъерошенных волос, движущейся среди зарослей над ручьём. Сообразила, что будет лучше пройти по берегу, обгоняя течение и лезть в ручей уже там, где просто дождусь и выловлю твою потерю. И, прихватив твою вторую туфлю, я пустилась напролом торопливым шагом через высокую траву. Ломиться раздетой через эти, по плечи мне, травяные заросли, полные то шелковистых, то влажноватых, то шершавых и царапающих стеблей и листьев, было б даже сексуально, если б не крапива, в которую я пару раз чуть не залезла. Но, вот я уже далеко впереди тебя. Непросто только выбрать место, где заросший берег был бы не слишком топким и скользким, где залезать в воду было бы не слишком неудобно. Чуть вторую твою туфлю не отправила в плавание, пока слазила.

Забравшись по пояс в прохладную воду, встав середине ручья, я, ёжась, стала высматривать плывущие предметы. Уж не опоздала ли, не попустила ли? Вот поодаль за кустом ивы пришли в движение верхушки трав, показалась твоя рыжая голова, загорелая рука, отодвигающая ветви. А вот и — что это синее показалось в воде? — твоя туфля. Точнёхонько по середине между нами. Ты приближаешься, и она приближается, всё так же точно отмечая полосатым буем середину расстояния между тобой и мной.

Вид этой сцены приводит тебя в веселье... Ты прыскаешь смешками всё чаще, улыбка на твоих сжатых губах всё свободнее и шире, и вот уже ты смеёшься вовсю, и улыбка сияет, а твои крупные груди трясутся, колышутся от смеха, почти ничуть не стесняемые облегающим их тонким лифчиком.

— А ещё немного, я и сама догнала бы... — глухо полушепчешь ты сквозь смех...

— Как Ахиллес черепаху... — тоже смеясь, продолжаю я в тон тебе, подражая твоей манере договаривать за меня мои начатые фразы.

Волны от твоих шагов подгоняют туфлю вперёд, вот она уже на расстоянии вытянутой руки между нами. Мы протягиваем руки — одновременно — и вылавливаем её, соприкасаясь друг с дружкой мокрыми пальцами.

— Ахиллес не мог догнать черепаху, потому что не был уверен, что это возможно. Он не знал матанализа, — давишься безостановочным смехом ты, твои слова протискиваются сквозь хихикание, как я только что пробиралась через цепкие травяные заросли. — А я знаю! Я-то не Ахиллес. Разве ж я похожа на Ахиллеса??! — ты, хихикая всё больше, проводишь руками по женственным округлостям своей мощной фигуры, от бёдер до грудей и обратно и замираешь, позой изображая античную статую. — Правда, смотри, ну какой с меня Ахиллес?!

— Афродита. Венера. Венера. Венера. — повторяю я уже почти не смеясь, а чувственно, сладострастно. Как не погладить тебя хотя бы голосом и взглядом, не обласкать эротическими комплиментами, если уж руки заняты твоими туфлями и вымазаны в ил. Раздетая, в мокром ярком бикини и вся в водяных каплях, стоящая почти по самое лоно в воде среди камышей и стрекоз, довольная удачным окончанием приключения, весёлая, смеющаяся, взлохмаченная, ты так сексуальна и прелестно мила.

Ты сексуальнее Венеры, выходящей из морской пены, когда прокладывая дорогу мощным голым телом, выбираешься из камышей на берег. Обернулась ко мне вылазящей следом, протянула руки, ухватила меня за запястья и одним сильным движением вытянула у себе, не упуская случая прижать меня к своему телу, обнять. До чего ж приятно снова и снова льнуть к тебе, женственной и мощной!

— Замёрзла? — спрашиваем мы друг друга одновременно и отвечаем так же в унисон:

— Немножко...

Ты вытерла ноги об траву, обулась, теперь уж аккуратно застегнув ремешки туфель. Опять через высокую траву, осот, полынь, чертополох мы возвращаемся к пригорку, где дожидаются нас наши сумки и одежда. Которая нам, впрочем, ещё долго не понадобится — до самого вечера, сегодняшнего или завтрашнего...

24.8.2013

УМИЛОСТИВИЛА ДЕМОНИЦУ ЗАРОСЛЕЙ

Сегодня даже вечером слишком жарко, чтобы носить в саду хоть что-то, кроме бикини. И даже в бикини слишком жарко, но эта жара вознаграждается эротическим удовольствием — ведь так приятно с тобой нравиться друг другу, всё время быть друг перед дружкой почти совсем-совсем голыми.

Пора собирать малину. Ещё день-два и вся она переспеет и опадёт.

Я обхожу малиновые заросли снаружи, но, раздетая, не решаюсь лезть в гущу. Едва сунулась пару раз, едва протиснулась между колючими, лезущими во все стороны стеблями, обцарапалась и не стала пробираться глубже.

Но ты, даже верхнюю часть бикини не надев, подтянула потуже завязанный на боках на банты пояс трусиков, повесила себе на шею банку для ягоды, сексуально приподнялась на цыпочках над невысокими каблуками и выпятив вперёд свои крупные округлые высоко торчащие груди, гладишь рукой листья малины, что-то нашёптываешь с хитрой полуулыбкой. А потом, бережно, плавно и осторожно отводя в стороны то один стебель, то другой, пробираешься в заросли. Я смотрю обеспокоенно — но лишь шевелятся стебли да рыжая твоя макушка выглядывает над ними, как солнце над лесом.

Так, шаг за шагом, движение за движением, ветка за веткой, перемещаешься ты через всю малину от одного края зарослей к противоположному, где уже жду тебя я.

— Ой! — вдруг вскрикиваешь ты, когда осталось пара шагов, пара ветвей. Но тут же прыскаешь смешком, и делаешь последние два шага наружу, и я вижу, что даже нижней части бикини на тебе уже нет. Запнувшись за соскользувшую под ноги нижнюю часть бикини, ты роняешь сабо, но не падаешь, схватившись за мою руку. Стоишь, хихикаешь, совсем голая теперь — лишь очки на веснушчатом курносом носу да банка, полная малины, висит под твоими грудями, раскачиваясь вместе с ними от твоего смеха. А на абсолютно голом теле твоём — ни царапинки.

— Умилостивила демона зарослей стриптизом? — смеюсь я вместе с тобой.

— Демоницу, — отвечаешь ты сквозь смех, — демоницу!

7.2013-11.12.2013

ИЗОЩРЁННОСТЬ И ПРОСТОТА

Как изощрённо литературна часто бывает твоя речь, и как проста и прямолинейна ты в телесном выражении своих эротических желаний! Ты любишь, говоря мне изысканные старомодно-книжные комплименты, встать за моей спиной и, хихикнув, просто схватить меня за грудь, прижать меня к себе. Продолжая говорить, ты обеими ладонями обхватываешь мои груди и оглаживаешь их то торопливыми, то медленными движениями своих вечно беспокойных пальцев, бережно сжимаешь их и прижимаешься своими крупными грудями к моим плечам. И я с наслаждением льну к тебе, ловлю пальцами твои пальцы на своей груди и глажу их, а ты, не умолкая, волнуя дыханием мои волосы, обнимаешь меня сильнее и теснее, даёшь мне почувствовать даже через платья, как торчат твои груди, как напряжены твои соски, как широки и мощны твои бёдра, как влечёт тебя ко мне.

И мне так нравится это смешение разнородных чувств, когда озадаченность твоими длинными вычурными фразами, нашёптанными словно сквозь смущённую усмешку аж на латыни, не вполне расслышанными и понятыми, смущение от прыснувшего твоего смешка растворяется в желании ещё плотнее к тебе прильнуть, гладить тебя всю-всю, целоваться с тобой, усесться верхом на твои мощные колени...

13.12.2013

ЛИЛИИ

Как мило и забавно ты выглядишь, занятая прополкой грядки с лилиями. Кроме перчаток на тебе и нет почти совсем ничего — лишь крошечные трусики да сабо. Ты то присаживаешься на корточки, то встаёшь, широко расставив мощные ноги и наклонясь над грядкой. Твои обнажённые груди свободно свисают вниз, касаются бутонов лилий. Пока твои вытянутые руки рыхлят землю у корней и извлекают всевозможные ростки сорняков, осторожно выкапывают корни пырея, верхушки готовых вот-вот уже расцвести лилий ласкают прикосновениями твои колышащиеся среди них груди — словно благодарят чувственной лаской за ухаживание и заботу. А ты улыбаешься и хихикаешь, бросая на меня искоса игривый, смешливый, кокетливый взгляд.

...12.2013

СИСИ

Сиси бегучие, сиси прыгучие,

Сиси, что лезут наружу при случае

В.К.

Как ты водолюбива! Ты любишь часами полулежать в ванной, мечтать, болтать со мной, осторожно плескаться, или читать, держа перед глазами упрятанную в непромокаемый полиэтиленовый пакет читалку электронных книг.

Но летом — насколько ж лучше ванны под белёным потолком и электрической лампочкой надувной бассейн в саду под жарким солнечным небом, белыми облаками и колеблемыми ветром ветвями яблони.

В трубе дачного водопровода уже слышен шум. Воду дадут с минуты на минуту, и мы суетимся, разворачивая надувной бассейн на лужайке между верандой и сиренью. В первые минуты, как только пойдёт вода, она, прогретая под солнцем в трубах, горяча, потом тепла, а потом уж, спустя лишь несколько минут, идёт совсем холодная. И надо побыстрее успеть и развернуть, и накачать бассейн, и наполнить его водой, пока она не холодна. А то жди потом, пока она согреется на солнце.

Поздновато ж мы спохватились, но что делать — так приятно ходить среди ветвей и трав нашего сада почти совсем-совсем голыми друг перед дружкой, и всё, кроме крошечных лоскутков бикини, даже ремешок с часами, кажется лишним, и брошено кучей на кресле на веранде.

Простучав каблуками сабо по доскам крыльца, ты бежишь за велосипедным насосом, пока я заканчиваю расправлять шершавую плёнку надувного бассейна. Вернувшись, ты спешишь присоединить насос, и быстро-быстро начинаешь накачивать бассейн.

Но твоя нелюбовь к бретелькам на шее и на плечах играет с тобой прелестную шутку. Несколько энергичных движений руками, и верхняя часть бикини скручивается в трубочку и соскальзывает вниз с твоих крупных, торчащих вразлёт грудей, размашисто волнуемых движениями твоих мягких и сильных полноватых рук. Прыская смешком, ты натягиваешь лоскутки лифчика обратно на груди, снова начинаешь качать и снова — после нескольких быстрых движений руками, сжимающими насос, — верхняя часть бикини, ненадолго задержавшись на твоих торчащих сосках, скручивается и соскальзывает вниз. Раз за разом, всё больше хихикая, всё шире улыбаясь, возвращаешь ты верхнюю часть бикини на место, продолжаешь накачивать мало-помалу принимающий форму бассейн. И в очередной раз, бросая смешливый взгляд на меня, забирающую у тебя насос и качающую, пока ты, расправляешь и натягиваешь лифчик снова, ты цедишь сквозь глухое сдавленное хихикание:

— Сиси... вылазят и вылазят!..

И слово «сиси» вдруг приводит тебя — нет, уже нас обеих, в какой-то по-детски шаловливый, смешливый, игривый, совершенно безудержный восторг.

— Сиси! Хххихихи... Сиси! — повторяем мы, улыбаясь друг другу, то давясь, то заливаясь смехом, то прикрывая ладошкой рот, будто две юные шалуньи-хулиганки, вдруг узнавшие новое запретно-неприличное слово. — Сиси! Сиси!

А виновницы торжества, округлые, торчащие, увенчанные соблазнительными сосками, колышутся так дразняще, колеблемые твоим смехом, твоими трясущимися в безостановочном хихикании плечами!

...2013

МАЛЕНЬКАЯ

Тебя всегда ужасно умиляет и очаровывает, какая я миниатюрная, какая я маленькая по сравнению с тобой, как я вся умещаюсь в твоих объятьях. Ты даже наряды себе подбираешь, чтобы они делали тебя ещё больше, мощнее, шире и мягче — мешковатые платья со множеством складок, широкие-преширокие юбки, широкополые шляпы, колготки с узором крапинками, который толстит, и пусть толстит.

Да и мне до восторга нравится, какая ты большая, какая ты вся мощная, мне так упоительно приятно чувствовать себя крошечной пигалицей рядом с тобой, прижимаясь к тебе, утопая в складках твоих одежд и в чувствовании мягкой мощи твоего большого тела. И я наряжаюсь в маленькие узкие чёрные платья, чтобы выглядеть и чувствовать себя, особенно рядом с тобой, ещё меньше и тоньше. И даже на каблуках, чтобы целоваться с тобой, мне приходится тянуться, вставать на цыпочки. Но тянуться вверх всей своей фигурой, к лицу любимой — это так мило! Что может быть очаровательнее и красивее этого жеста, этой позы!?

Твои новые туфли, так нравящиеся тебе, устойчивые и удобные, на каблуке-танкетке и толстой подошве, очень тебе идут, делают твой силуэт ещё крупнее и мощнее — заглядение! Но когда ты надеваешь эти туфли, я и на цыпочках не могу дотянуться до твоего поцелуя. Ну и тем лучше! Я тянусь к тебе, и ты обхватив ладонями мои бока, легко приподнимаешь меня, я обвиваю твою шею руками, восторженно болтаю ногами в воздухе, и целýю твои улыбающиеся, ярко напомаженные хихикающие губы. Как мы довольны обе!

...2013

НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ БИКИНИ, НО...

Вечера в конце июля уже прохладны, почти холодны, напоминают о приближении осени, о мимолётности лета. Небо пасмурное, и низкое солнце за тучами почти совсем не греет. И среди полного цветов сада эта осенняя прохлада навевает особенную грусть.

Но наперекор холоду и грусти, наперекор быстротечному времени, уносящему последние солнечные дни лета, ты ходишь по саду всё в том же наряде, в котором насладжалась июньским солнцепёком, дуновениями жаркого ветра и моим чувственным вниманием. Четыре тонких ярко-зелёных треугольных лоскутка бикини, туго обтягивающих самые соблазнительные округлости твоего дородного, мощного и мягкого тела, очки, шляпа да сабо, и ничего больше.

Ты прогуливашься мимо цветущих лилий и мимо совсем отцветших и облетевших пионов, срываешь несколько ягодок с малины, с вишни. Ты останавливаешься, глядишь вокруг, словно уже начиная прощаться с цветами, листвой, садом и летом, снимаешь очки, вертишь их в руке и надеваешь их вновь. Ты поёживаешься, сутулишься, зябко обхватываешь своё голое тело руками, растягиваешь упругие лоскутки купальника, словно пытаясь ими хоть чуточку больше одеть своё голое тело.

Всё же как прохладно! И кажется, ветер скоро принесёт промозглый уже совсем осенний дождь.

Но когда ты раздета, не могу не раздеться и я. Поглядывая на тебя через окна веранды, я торопливо выбираюсь из кокона одежды. В ворохе наших купальников в шкафу я нахожу самый маленький и самый яркий, натягиваю на своё озябшее, даже покрывшееся гусиной кожей тело эти три алых тонких лоскутка, торопливо застёгиваю ремешки босоножек, и, отстучав каблуками по ступенькам крыльца, выбегаю к тебе в сад.

Ты оборачиваешься на стук моих каблуков, и взгляд твой, только что рассеянный, туманный и полный прощальной грусти, преображается. За стёклами твоих очков загораются чувственные и смешливые искорки, и глаза твои делаются оживлёнными, влюблёнными, и даже немного похотливыми. На сжатых губах появляется улыбка-смешинка. Ты приосаниваешься, ступаешь мне навстречу, звонко шлёпая подошвами сабо по голым пяткам и тихонько глухо хихикая. Несколько шагов — и мы рядом. Я протягиваю руку, трогаю ладонью твой голый бок и живот. Твоё тело кажется мне холодным и озябшим.

— Замёрзла? Не холодно тебе?

— Ужé нет! — прыскаешь ты игривым смешком, кончиком пальца проводишь по краю лоскутка на моей груди — Ты моё солнышко, ты меня согрела.

1. «Un refrain courait dans la rue» — «Летел по улице припев» — песня из репертуара Эдит Пиаф.

2. Построение фазового портрета — способ графического изображения поведения системы дифференциальных уравнений (т.е. уравнений, связывающих скорости изменения неких величин с самими этими величинами).

3. Эмблемой операционной системы Linux является пингвин. Консоль — в данном случае, применительно к обычному персональному компьютеру, — просто монитор (с клавиатурой).

4. Ландафшиц — жаргонное название Курса теоретической физики Л.Д.Ландау и Е.М.Лифшица.

5. Файл-устройство /dev/null — «чёрная дыра» в UNIX'е: всё, что туда пишется — исчезает, при чтении оттуда всегда оказывается, что прочитано 0 байт.

6. «Fais-moi valser» — «Увлеки меня танцевать вальс» — песня из репертуара Эдит Пиаф.

7. Дифуры — дифференциальные уравнения (физико-математический жаргон).

8. [root@localhost root]# — Примерно так может выглядеть в ОС семейства UNIX приглашение к вводу команд root'а, т.е. всемогущего пользователя (администратора).

9. Выражение «отлавливать блох» иногда используется в качестве вольного, не без иронии, перевода английского выражения to debug (отлаживать программу, искать и исправлять ошибки в ней).

10. Монохроматор — прибор, выделяющий из всего поступающего в него света свет заданной длины волны. Он используется в некоторых лабораторных работах по оптике. Здесь, в рассказе, имеется в виду процесс калибровки монохроматора по спектральным линиям, длины волн которых известны, — муторная, но необходимая предварительная операция в некоторых лабораторных.

11. gdb — GNU debugger — созданная в рамках проекта GNU программа-отладчик (т.е. программа для пошагового выполнения других программ и отслеживания значений переменных в них.)

12. «Mon homme» («Мой мужчина») — знаменитая когда-то, в 1920-е-1930-е годы, песня французской певицы Мистенгетт. Простой заменой 'il' на 'elle' ('он' на 'она') и 'mon homme' на 'ma femme' или 'ma môme' ('мой мужчина' на 'моя женщина' или 'моя девчушка') текст этой песни в женский лесбийский вариант не превратишь. Но, если многие строки заменить отсебятиной,... ;)

13. Косплеить — от слова «cosplay (costume play)» («костюмированная игра») — изображать некоего персонажа, играть его роль, наряжаясь (буквально или в переносном смысле) этим персонажем, перевоплощаясь в него в игре.

© Ольга Лаэдэль, 2000-2013

Каждый мини-рассказ, опубликованный на этой странице, распространяется на условиях лицензии Creative Commons «Attribution-NoDerivatives» («Атрибуция – Без производных произведений») 4.0 Всемирная. То есть:
Разрешается воспроизведение и распространение дословных копий этого текста (или отдельных составляющих его мини-рассказов) любым способом на любом носителе, при условии, что это разрешение сохраняется и указано имя автора — Ольга Лаэдэль.