Узнала старую подружку?!

По моему плечу вдруг скользнула рука и сбоку прожурчал женский голос, чуточку томный, немного удивлённый, обрадованный:

— Не узнала старую подружку?!

Я обернулась и увидела высокую стройную женщину с чёрными волнистыми волосами, чьи большие глаза, вытянутое лицо и тонкий прямой нос показались мне неясно-знакомыми. Светлая трикотажная кофточка с коротким рукавом и чёрная облегающая мини-юбка были ей весьма к лицу, и даже полноватость бёдер не нарушала её стройности. Туфли — лодочки на шпильках, вопреки моде — довершали элегантность. Любуясь, я начала догадываться, с кем смутно ассоциировалось это аристократичное лицо и если не фигура, то поза.

— Элеонора?.. Эля?.. — спросила я робко.

— Помнишь меня?. — с полувопросом-полуутверждением улыбнулась она.

— А как же не помнить!.. — вздохнула я.

Водоворот воспоминаний захватил меня, закружил, увлёк в далёкое детство. Картины и чувства, уже полузабытые как сны, вспомнились ясно и ярко. Словно рука давней подруги на моем плече воскрешала их. Воспоминания о том, как мы вместе играли, «запускали в космос» наших кукол, мастеря им из чего придется корабли и скафандры (дача элиной бабушки была Луной, а наша, с её красной глиной — Марсом), как делились всеми секретами и чувствами, как сидели за одной партой (я была такой замкнутой, а она — такой флегматичной, что нас, двух девчонок, не побоялись посадить рядом), как понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, катались вдвоём не велосипедах по нашему микрорайону и его окрестностям, запускали воздушных змеев...

И казалось, всё было прекрасно. Но лишь казалось, ведь память — странная штука: горести забываются, а счастье вспоминается с полунамёка...

...Наверное, Элеонору отпугнули мои истерики. Она начала избегать меня, а я становилась всё истеричнее и беспокойнее.

Мы уже не общались с Элеонорой в то время, когда я почувствовала, как волнует и очаровывает меня женская красота и женственность, как приятно мне быть красивой и женственной перед своими товарками — для них, и как больно, как несправедливо получать, в ответ на стремление порадовать их собою, порцию сопернического яда или встречать равнодушие.

Элеоноры не было в числе девчонок, чьей дружбы искала я. Может быть оттого, что чувствовала себя слишком обезображенной сценами, свидетельницей которых бывала Элеонора. Может быть боялась укола соперничества от неё — боль его была бы нестерпима. А может просто считала, что тщетны попытки вернуться в прошлое. Элеонорой я лишь любовалась — её стройной фигурой и красивым лицом, грацией неспешных движений и умением доказывать теоремы, не заучивая с учебника, а спокойно рассуждая по ходу дела. Любовалась издалека, с расстояния, которое считала бесконечным — до звёзд и других галактик казалось ближе, чем до неё. И когда мы очутились в разных школах, а потом и вовсе перестали попадаться друг другу на глаза (похоже, Элеонора переехала куда-то) — я восприняла это как должное, как материализацию нашей отдалённости. Вспоминала Элеонору с грустью, но не пыталась искать с ней встречи.

Мои университетские подруги были непохожи на Элеонору. Да и я была уже не та, учась владеть собой, превращаясь со временем из взбалмошной девчонки в сдержанную и даже немножечко солидную учёную даму. Но с каждой из новых подруг рано или поздно роман заканчивался — тихо и грустно, и восторженная нежность сменялась печальным избеганием. Непременно находилось что-то в наших характерах, взглядах и желаниях, делавшее нас чужими несмотря на всё общее, что у нас было. Одну потянуло в религию, другую — к семейной жизни, третья просто не хотела становиться учёной и не понимала, зачем это нужно мне. Мы становились одиноки рядом друг с дружкой и разбредались в разные стороны. И всякий раз я жалела, что мы встретились уже почти взрослыми, а не выросли вместе, в постоянном взаимовлиянии. И на меня накатывалась тоска по Элеоноре. Ах, если бы та детская дружба не прервалась, а обрела бы развитие и продолжение — в обожании нежной взаимоочарованной привязанности, и наконец, в любви! Объединённые всем ходом нашей жизни, мы могли бы любить друг друга нежно, глубоко и спокойно, как никто другие. Ах, если бы! Но — «что было, то сплыло, того уж не вернёшь»...

И вот — Элеонора, та и не та — напротив меня. Всё те же стройность и флегматичная величавость, спокойный умный взгляд с притаившейся, однако, озорной искоркой в глубине. Как удивительно, запомнив Элеонору ещё девочкой, узнавать её теперь в великолепной женщине, блистательной статной амазонке, представшей передо мной. Я смотрю на неё, как и в пятом-седьмом классе — словно через стекло аквариума. Её голос мелодичен, спокоен, тих и далёк. И лишь рука её на моём голом плече (до чего же кстати я сегодня вышла в декольте!) — тёплая, бережно дотронувшаяся — будто проникла чудом сквозь незримый барьер долгого отдаления и даже зовёт...

Название книги — «Применение теории групп в ...», просвечивая через полупрозрачный местами элеонорин пакет, и в нём же коробка с моделью «Союза» вселяют надежду, что и порознь шли мы в жизни в одну сторону, движимые похожими устремлениями и мечтами. И нас до сих пор влечёт, волнует и интересует одно и то же, пусть и узнанное независимо друг от друга.

И хочется спросить, как жила Элеонора всё это время, о чём мечтала, кого и что любила и любит сейчас. Но разве задашь такие вопросы так просто, вдруг, едва встретившись после стольких лет.

А Элеонора говорит мне, как странно, приехав в этот город по делам, ходить по улицам своего детства, как странно изменились они, обрастя ларьками, рекламными щитами, новыми домами, всяческими вывесками и магазинами. Совсем изменились... Как странно видеть изменение до неузнаваемости, не обнаруживая в иных местах уже почти ни одной знакомой черты, ни одной памятной приметы. И вдруг увидеть женщину, узнать в ней давнюю подружку, видеть её выросшей, но в сущности всё той же. Странно и прекрасно!

«Да», — улыбаюсь я, и мы, взволнованные, смотрим друг на друга и молчим... Хочется сказать многое и ей, и мне, да не знаем как... Боимся вспугнуть — радость встречи, тепло воспоминаний, просто друг друга. Воспоминания приносят тоску по былой радости, и чем дольше мы стоим друг перед дружкой, тем горше и отчаяннее тоска. Но мы стоим совсем рядом и это рождает надежду. Вот она, грань между «Ах, если бы!..» и «Как здóрово, что...». Глухое стекло давнего отдаления — разбить его страшно, разбиться об него страшно! Ну что же, сейчас или никогда!

Шаг навстречу Элеоноре, встаю на цыпочки, тянусь к ней, и — о чудо! — она ко мне! Наши лица, наши губы соприкасаются! Тепло влажных мягких губ и шелковистость локонов, скользнувших по щеке, аромат «Пани Валевской», касание грудей через ткань, элина рука скользит по моей шее, сладкая нега бежит по телу и земля уходит из под ног. Мгновение невесомости.

Дрожь так трудно унять. Прохожие — пусть думают, что хотят — не до них. Эля, — что скажешь, как посмотришь?! Страшно открыть глаза. Но открыла и вижу её: счастливая, озорной блеск в глазах, палец у губ, улыбка, как бывало, когда мы секретничали.

— Я тосковала по тебе. — вздохнула я.

— И я по тебе... Очень...

июль 2001 г.

© Ольга Лаэдэль, 2001

Этот текст распространяется на условиях лицензии Creative Commons «Attribution-NoDerivatives» («Атрибуция – Без производных произведений») 4.0 Всемирная. То есть:
Разрешается воспроизведение и распространение дословных копий этого текста любым способом на любом носителе, при условии, что это разрешение сохраняется и указано имя автора — Ольга Лаэдэль.